Книга Вечер в Венеции - Полина Поплавская

От нечего делать он встал, вновь надел свою маску и увидел свое отражение в зеркалах напротив и позади. Он попытался отличить отражения того лица, что спереди, от того, что сзади.

И вдруг заметил в зеркалах какое-то движение – в полутьме помещения был кто-то еще. Зеркала беспорядочно множили фигуры, и Томаш, растерявшись, не знал, где искать. Пламя свечи колыхалось: Томаш уже не понимал, кажется ли это ему или в комнате действительно кто-то есть. Он взял в руки свечу и двинулся по комнате, зажигая остальные, погашенные Боженой.

Томаш зажег три свечи в одном из позолоченных канделябров и оглянулся. Он стоял прямо напротив дивана. Близко ли, далеко от сидящей на нем пары – понять было невозможно. Зеркала, мартини, усталость и возбуждение сделали рассудок Томаша беспомощным. Он решительно двинулся в сторону Арлекино, который держал на коленях его Божену: она снова была с головы до ног в своем птичьем наряде, и ненавистный Томашу шут целовал ее, трогал ее руками, сминая белые перья накидки у нее на спине!.. Но сделав несколько шагов, Томаш понял, что перед ним – зеркало. Отражение! Он развернулся и увидел, что шел не в ту сторону, а диван – вот он, у противоположной стены. И на нем сидит смеющийся Арлекино, а на коленях у него – Божена в птичьей маске.

«Безумие, это безумие, – вертелось у Томаша в голове, – я убью его, убью их обоих!»

Подбежав к дивану, он резко отстранил вставшую ему навстречу Божену, схватил Арлекино за широкие, слишком широкие плечи и, бешено тряся его, закричал: «Вон! Пошел вон! Не смей больше касаться ее! Она моя жена, ты понимаешь это, негодяй?!»

Но Арлекино ловко вывернулся из его рук и, рассмеявшись Томашу прямо в лицо, запрыгнул на диван прямо в своих шутовских башмаках.

Томаш повернулся к Божене и гневно воскликнул: «И давно ты изменяешь мне с шутами?» Но Божена стояла и тоже смеялась, а потом как-то странно, не своим голосом прошептала: «Но ты ведь не любишь меня, Томаш».

И тогда он возмущенно, сам веря себе, ответил ей, чеканя каждое слово:

– Я всегда любил только тебя, тебя одну. Столько лет мы вместе и ты еще сомневаешься в моей любви? Да я не только не дотронулся – не взглянул ни на кого за эти годы… Ты нужна мне… Только ты одна… – Он перешел на шепот и стал двигаться в сторону Божены, пытаясь коснуться ее, взять за руку. Но вдруг услышал голос Божены, идущий откуда-то издалека:

– А как же Никола?

И он увидел за спиной у стоявшей перед ним птицы – точно такую же, но только сидящую за столом. Отражение? Но это невозможно! Он обернулся и онемел: да, Божена сидит за столом, рядом с ней – Арлекино. Снова обернулся – Божена стоит перед ним, а Арлекино скачет по дивану, разбрасывая подушки!..

Он несколько раз обернулся, поворачиваясь к каждой из птиц то одним застывшим лицом, то другим, пока одна из них, та, что стояла рядом, не откинула с головы капюшон и не сняла маску. Это была Никола!

А сзади к нему уже подходила тоже снявшая маску Божена – он видел ее отражение. Она прошла мимо него, подошла к сестре и обняла ее. «Спасибо», – услышал Томаш и, схватившись за голову – получилось, что за картонную, – выбежал из этой ужасной комнаты, каким-то чудом найдя дверь, ведущую на лестницу, и, чуть не падая, побежал по ускользающим из-под ног узким ступенькам, которые кружились у него в глазах…

Выбежав на улицу, Томаш подумал, что у него в глазах до сих пор мигают свечи, умноженные зеркалами. Но, приглядевшись, он увидел мелькающие за колоннадой галереи факелы, свечи, горящие лучины… В темноте казалось, что огонь движется по площади без всякого участия людей: широкой огненной рекой он лился по Сан-Марко.

Сотни людей в масках и без масок двигались в одном направлении. Каждый нес в руках частицу огня. Но вместо того, чтобы невозмутимо нести свой огонь, участники шествия время от времени старались погасить огонь у другого. Отовсюду раздавались радостные возгласы на разных языках:

– Sia ammazzato chi non porte moccolo!

– Смерть тому, кто не несет огарка!

– Sia ammazzato!

– Да здравствует Праздник огня!

Какой-то мальчик подбежал к Томашу и, увидев у него в руках погасшую свечу, которую тот так и не выпустил из рук, убегая из зеркальной комнаты, зажег ее от своего факела, взял Томаша за руку и потащил его в нестройные ряды огненного шествия.

Тут же к нему подбежала какая-то маска и с криком «Sia ammazzato!» дунула на его свечу. Потом свечу зажгли опять, опять задули и вновь подожгли, а безучастный ко всему происходящему Томаш еще долго шел вместе со всеми, не думая ни о чем.

То, что произошло с ним в этот вечер, было похоже на дурной сон, и он пытался проснуться, но не мог.

И лишь когда огненная река вынесла его на мол, он, собрав всю накопившуюся в нем злость – на женщин, судьбу, карнавал, самого себя, – размахнулся и забросил свечу далеко в воды лагуны.

Постепенно приходя в себя под порывами пронизывающего ветра, Томаш начал понимать, что над ним зло подшутили. «Они сговорились, все сговорились!» – стучало у него в голове. Ему захотелось немедленно побежать назад, опять увидеть Божену и вывести всех на чистую воду!

Но в глубине души он все-таки понимал, что весь запас негодования, накопившийся у него за последние дни, теперь ни к чему: ведь это его самого вывели на чистую воду две женщины, которых он в это мгновение одинаково ненавидел… Но ведь когда-то любил! Или все это ему только казалось? Заменила же ему Никола на какое-то время Божену, и не все ли теперь равно – на смену им обеим придет другая!

«Но сначала я все-таки скажу им это в глаза! К черту карнавал! Пусть снимут свою нелепую маску!» – и Томаш двинулся против мерцающего течения туда, откуда сбежал, а огненное шествие продолжалось.

Наконец он добрался до галереи, с трудом отыскал нужную дверь и решительно шагнул в глубь полутемного зала.

Томаш шарил глазами по стенам, пытаясь найти проход, по которому Grand Maestro вывел их тогда на винтовую лестницу, ведущую наверх. Но стены были драпированы тяжелой тканью густо-вишневого цвета, так что разобрать, где заканчивается стена и начинается ширма, прикрывающая вход, было невозможно.

В центре зала по-прежнему толпились люди: Томаш видел их напряженные спины, сомкнувшиеся вокруг чего-то ярко освещенного. И вдруг ему показалось, что оттуда до него донесся Боженин смех.

Не встречая на своем пути никого, кто задержал бы его, Томаш двинулся вперед. И вскоре оказался среди зевак, следящих глазами за сумасшедшим вращением пестрого диска. Это был игорный зал.

Играли в рулетку. Невозмутимый крупье – единственный, кто был не в маске, – следил за постоянно меняющейся комбинацией ставок. Начинался очередной тур. Крупье, говоривший по-английски, предложил игрокам делать ставки, и отовсюду посыпалось: красное, черное, чет и нечет, ставлю на zero, от восемнадцати до двадцати четырех. «Игра сделана!» Удар! – и полетел по кругу маленький шарик, а потом запрыгал на зазубринах вертящегося колеса. Вскоре он вскочил в клетку. «Zero!» – выкрикнул крупье. Выяснилось, что молодая особа в маске кошки поставила на zero большую сумму и теперь подгребала к себе лопаткой крупный выигрыш – ее ставка увеличилась в тридцать пять раз!