Книга Птицы небесные - Вера Ветковская

— У него «дядя» во рту не помещается, — заступился Саша. — Какой я дядя? Я без пяти минут папа…

— Ну, папа не папа… Редко какой мужчина сможет стать совершенно чужому ребенку папой, — отрезала будущая Наташина свекровь, сразу определив Петьке место в Сашиной жизни.

— Ты не боись! — сказал потом Саша своей невесте. — Мы тут недолго жить будем. Маманя привыкла к простору, ей одной и в наших трех комнатах тесно… Скоро у нас будет своя хибара, не хуже этой.

Колесниковым Саша понравился. Сергей Петрович заявил, что видит в нем искреннего человека и, что самое важное, сильного, — сам он себя не считал сильным человеком. Катя считала, что самое главное — его неподдельная доброта к Петьке. За версту видно, что они с Петром поладили. Да и вообще, что Наташе надо? Саша умен, это сразу чувствуется, у него есть воля, он способен обеспечить семью и, главное, не посягает на Наташину независимость, не ставит перед ней дилемму: или я — или театр, как это сделал бы другой мужчина. Свекровь надо поставить на место, продолжала Катя, и по ее тону чувствовалось: уж она-то проделала бы это в два счета.

Наташа все еще предавалась размышлениям и не могла ни на что решиться, а Саша уже принес кольца и потрясающее белое платье — пышное, воздушное, затканное мелкими цветами по подолу, — такую красоту никто в театре не видел.

Свадьба должна была бушевать в ресторане «Прага». На нее была приглашена вся труппа, включая Целиковского. Наташа одевалась в театре. Только что закончилась репетиция. Все собрались в гримерной Москалева и снаряжала Наташу. Саша привез венок из живых гвоздик. Фаты у невесты не было, то есть она категорически отказалась покрыть голову фатой. Гримерша Таня сделала Наташе прическу. Венок смотрелся как корона.

Наташа сидела в свадебном уборе перед зеркалом. Уже было чувство, будто она готовится к спектаклю. Что у нее сейчас выход в «Бесприданнице». Что это все понарошку. Вот-вот ее загримируют, вручат букет роз, и она выйдет на сцену вечеринки по случаю свадьбы Ларисы Огудаловой с Карандышевым, а в последнюю минуту, как написал драматург, сбежит.

Но взволнованное лицо Кати, одергивавшей на ней складки платья, свидетельствовало о том, что все происходящее правда. И сейчас пора ехать в ЗАГС.

Под окном гримерной уже гудели машины, нанятые Сашей для свадебного кортежа…

Наташа сидела в мезонине, на балконе своего люксового номера восьмиэтажного отеля, лучшего отеля в этом курортном городке, и не понимала, почему она не чувствует себя счастливой.

Впереди, сколько хватало глаз, простиралось переливающееся на солнце, как драгоценная ткань, море. За спиной — распахнутая настежь балконная дверь вела в апартаменты с дорогой, никогда не виданной ею мебелью, двухспальной широкой кроватью, диванчиками для отдыха, передвижными пуфами, ворсистым ковром, уютными креслами, телевизором, холодильником, забитым деликатесами, платяным шкафом, в котором висели наряды, купленные для нее Сашей. Внизу, на песочке на пляже, среди загорающей публики, можно было видеть, как Саша надевает на ее сына ласты и вот они вдвоем, словно настоящие отец и сын, держась за руки и пятясь, идут в воду.

Катя умоляла оставить Петьку на август с ней — они с Колесниковым собрались в Карпаты, но Саша заявил, что не допустит дискриминации в отношении Петра, и Петька, совершенно счастливый, отбыл с ними на море.

Наташа перебирала в памяти события последних месяцев, пытаясь обнаружить в их отношениях с мужем какой-то изъян и понять, отчего она не чувствует того умопомрачительного счастья, которое ощущала бы на ее месте любая женщина, но ничего такого горького, печального не приходило ей на ум.

Свадьба удалась на славу. Саша умел всех раскрутить, придать даже случайному сборищу характер искрящегося праздника.

Накрытые столы, неторопливые, важные и в то же время услужливые официанты, оркестр, продувавший на сцене свои инструменты, блеск люстр и обилие снеди сперва настроили всех на чопорный лад, но Саше удалось с первых минут снять эту торжественность. Он сам произносил тосты, один смешнее другого, то и дело вскакивал и, как официант, накладывал кушанья наиболее застенчивым артистам, сам «завел» оркестр и даже некоторое время дирижировал им, а потом, соскочив со сцены, потащил Наташу танцевать русскую польку. Танцы перемежались анекдотами, которые замечательно рассказывал Москалев: официанты, забыв о своих обязанностях, сгрудились вокруг него, пели песни. Выяснилось, что у Саши весьма незаурядные вокальные данные, потом Саша сменил пианиста за фоно — Наташа была поражена, свекровь не успела еще рассказать, что сын ее окончил музыкальную школу, — пели романсы, хором и соло. Словом, когда артисты усаживали новоиспеченных супругов в машину и благословляли на первую брачную ночь, Саша уже всем был родным.

…Саша оказался бережным и чутким, чего Наташа совершенно не ждала от него, привыкнув к бурным объятиям и поцелуям в самых неожиданных местах. И вдруг в их плотно прикрытую, но незапертую дверь раздались какие-то глухие удары, точно кто-то третий рвался разделить с ними блаженство.

— В самый ответственный момент, — задыхаясь от страсти, пошутил Саша.

— Что это? — испуганно спросила Наталья.

— Это твоя дорогая свекровь затеяла мыть полы и ударяет шваброй о нашу дверь!

— Боже мой, но ведь дверь не заперта!

— Не бойся, грань она не перейдет. Пошарит шваброй под дверью и успокоится. Это обыкновенная женская ревность, не злись на нее…

Наташа не злилась. Наоборот, как ни старалась свекровь испортить с невесткой отношения и указать Наташе «место», ей это не удалось. Стоило сделать замечание, что Наташа много ест, как Наташа тут же покладисто благодарила и соглашалась, что ей правда надо беречь фигуру. Стоило свекрови заметить, что, напротив, Наташа мало ест и уж не беременна ли она, раз нет аппетита, и если беременна, то рановато для того, чтоб виновником беременности считать ее сына, Наташа кротко отвечала, что нет, она не беременна, просто уже сыта.

— Ты хочешь сказать, что я невкусно приготовила, — пыталась вцепиться свекровь.

Наташа возражала, что никого не знает, кто бы так замечательно готовил, как она, Мария Игнатьевна.

— У тебя мудрый нрав, — одобрял ее Саша.

Дело было не во нраве. Наташа просто жалела, иногда до слез, эту одинокую женщину, которая подскакивала к телефону всякий раз, когда он звонил, надеясь, что о ней вспомнила единственная подруга. Но у подруги была большая семья, внуки, и она звонила редко. Наташа видела, что свекрови неудобно перед ней, невесткой, что ею никто не интересуется. Ведь она уже нарассказывала, какой была чудесной учительницей и как ученики ее боготворили, но следов этого боготворения, по-видимому, не осталось.

Петька, унаследовавший благодушие Наташи, повел себя, по словам Саши, с Марией Игнатьевной как настоящий дипломат. Но тут Саша был не прав. Дело было не в дипломатических способностях Петра. Просто он привык к тому, что его все любят, и не мог допустить мысли, что бабушка Мария Игнатьевна не будет обожать его, как многочисленная публика, окружавшая его в театре. Поэтому Петька в упор не слышал слов, произнесенных ею ядовитым шепотом соседкам на скамейке: вот, навязал сынок на шею чужого ребенка. Петька ходил с ней в парк кормить синичек и белок — Мария Игнатьевна считала своим долгом заботиться о божьей твари, — посещал магазин, помогал нести покупки, и мало-помалу Мария Игнатьевна приобщила его к своему излюбленному занятию — посещению дневных сеансов кинотеатров, в которых шли старые, времен ее молодости картины. Это свое увлечение она скрывала от всех, даже от сына, и Петька ни разу не выдал ее. На вопрос: «Где вы были?» — он неизменно отвечал: «Гуляли».