Книга Территория отсутствия - Татьяна Лунина

Леночка любовно осмотрела свои алые ноготки, вздохнула, грациозно соскользнула с потертого дерматина и поплыла на выход с милой улыбкой, мимоходом невозмутимо заметив.

— Боюсь, вам скоро на многое придется смотреть иначе, дорогая Виктория Акакиевна. Я могу чем-то помочь? — раздался в ту же минуту из-за неплотно прикрытой двери ее голосок.

— Можешь, если сдохнешь! Господи, прости меня, грешную, — кандидатка на вылет из семейного гнездышка тяжело опустилась на затертый задами стул.

— Не хотите чаю, Виктория Акакиевна?

— Я бы предпочла что-нибудь покрепче, например водку. И крысиного яду для этой твари, — она кивнула в сторону дверной щели, откуда доносился молодой бойкий голос. — Прыткая, с мозгами далеко бы пошла, а со своей извилиной дальше ширинки моего дурака не прыгнет. Ну да ладно, разберемся, — подкрышкинская половина покопалась в сумке и вытащила темно-синий бархатный футляр. — Маша, у вас ведь ящики закрываются на ключ?

— Конечно.

— Суньте это к себе в стол, — она протянула продолговатую коробочку и неожиданно подмигнула: — Сюрприз для Игоря Дмитриевича. Пусть пока здесь полежит, а завтра я заберу.

— Хорошо.

— И вот что, Машенька, — добавила Виктория Акакиевна, — дайте-ка мне этот ключик. Только не подумайте, Бога ради, что я вам не доверяю! В нашем маленьком коллективе вы, дорогая, единственный приличный человек. Но, как говорится, береженого Бог бережет. В этом футляре — целое состояние. Хотите взглянуть?

— Нет, — Мария закрыла ящик и протянула ключ. Рядом зачирикал сотовый, высветив номер Стернова. Занятой абонент не шелохнулась.

— Кто-то очень желает с вами поговорить, — игриво заметила главный бухгалтер. — Кстати, вы можете быть свободны, дорогая. Мы здесь оплачиваем не пустые человеко-часы, а умение приносить пользу, — и, поднявшись со стула, царственно кивнула, давая понять, что на сегодня свой лимит пока эксперт «Ясона» уже исчерпала.

Когда захлопнулась дверь, хозяйка каморки облегченно вздохнула и потянулась к мобильному телефону.

— Привет! Ты что-то хотел?

— Одну ненормальную трудоголицу. Догадываешься кого?

— Вынуждаешь послать к черту работу?

— Интересно бы посмотреть на того, кто попробует это сделать и останется цел.

— Льстишь или пытаешься уколоть?

— Ни то, ни другое. Просто катастрофически глупею.

— Надеюсь, процесс обратим?

— Дорогая Мария, наша жизнь нашпигована информацией, как шпиком — любительская колбаса. Насладиться такой жизнью сможет тот, кто знает, а не надеется. Надежда только пудрит мозги и расслабляет, это просто сладкий обман. Я сладкое не любил даже в детстве, а вранье в любом виде у меня ассоциируется с тараканом, запеченным в хлебе. Однажды мальчишкой я на спор сожрал такого, потом весь вечер блевал. Но пари выиграл.

— И что получил?

— Офицерский ремень. Мать, когда узнала про этот спор, тем же ремнем и выпорола.

— Твоим ассоциативным мышлением, наверняка, заинтересовался бы Фрейд. А мне, неискушенной в психиатрии, связь между надеждой и тараканом кажется довольно странной.

— Намекаешь, что я сумасшедший?

— Уверена в этом!

— И тебя не испугает ужин с безумцем?

— На меня нагоняет страх завтрак с умником.

— Тогда выходи, мы уже потеряли целых четыре минуты!

…За месяц она узнала Москву лучше, чем за всю предыдущую жизнь. Постперестроечная столица еженощно пребывала в загуле, как алкаш — в перманентном запое. Дорогие кафе, рестораны, ночные клубы — все колобродило, накачивалось алкоголем, веселилось в пьяном угаре, плодило крыс с тараканами и откармливало людей, словно свиней на убой. Эта кабацкая пестрота быстро приелась, и воскресными вечерами они иногда чинно выдвигались в театр. Улыбки, очочки, конские хвостики, перманент с сединой, сумочки, джинсы, старомодные рюши на блузках, шарканье ног по паркету, бинокли, запах пыльного бархата, покашливание в тишине, буфетная толчея, программки, восторги — вакцина от заразы за театральным порогом. Однажды она увидела двух старушек, достающих из пакетов сменную обувь, и растрогалась чуть не до слез. Частить в этот доверчивый мир не стоило: организм слабеет от частых прививок. Однажды, гуляя по переулкам, они зашли в какую-то церковь. Случайная прихожанка стояла перед иконами без мыслей, без просьб, без веры в потустороннюю помощь, но уходить отчего-то совсем не спешила.

Ее жизнь превратилась в смену узоров из впечатлений, что казалось забавным и возбуждало. Как возбуждал человек, крутивший перед глазами этот чудесный калейдоскоп. Строить планы, анализировать елисеевское высказывание о белой вороне Марии даже в голову не приходило. Она испытывала удовольствие от близости интересного человека и временами сама себе казалась блаженной, готовой обнять и a priori простить весь мир. Если это состояние — глупость, то такой глупости — аллилуйя.

Озадачивало одно: Стернов избегал людей. Особенно Вадима воротило с души от тех, кого почитали СМИ. При виде смиушных доноров, всех этих ксюш, иришек, вованов, славцов, призывно улыбавшихся или панибратски хлопавших по плечу модного ресторатора, у того дергались желваки и белели скулы.

— А ты, похоже, их на дух не переносишь, — однажды заметила она. — Почему?

— Это плесень.

— Из плесени, между прочим, делают пенициллин, который во время войны многим спас жизни. В частности, моему деду, когда его тяжело ранило в сорок пятом, и бабушка после войны ждала мужа еще целых полгода.

— Яды тоже приносят пользу, все дело в дозировке.

— А можно задать бестактный вопрос?

— Попробуй.

— У тебя есть друзья?

— А у тебя?

— Елисеев. Мы с детства дружим.

— Вот и я с пеленок дружил. Покупал на двоих одно эскимо, давал списывать на уроках, выгораживал, затыкал глотку любому, кто хоть что-нибудь вякнет про друга, убеждал родителей, что он самый лучший на свете. Потащил за собой в институт.

— А потом?

— Потом из белого вышло черное.

— Вы поссорились?

— Мы определились, — тональность ответа не вызывала сомнений, что с вопросами лучше покончить.

За месяц Мария узнала многое. Например, что Вадим Стернов всем прочим деликатесам предпочитал жареную картошку с солеными огурцами, собирал раритеты, умилялся «шедеврами» граффити, путал Акопяна с Петросяном, зачитывал до дыр Гиляровского, зевал при одном упоминании о современной эстраде и считал достойным внимания только джаз тридцатых годов, особенно Бенни Гудмэна. Она узнала, что можно владеть отличными ресторанами и от беспорядочного питания всухомятку заработать гастрит, прикармливать бездомную собаку и гнать в морозную ночь от подъезда бомжа, помнить день рождения своей домработницы и забывать про собственный, никогда не чертыхаться и материться под нос, думая, что никто не слышит.