Книга Любовница. Война сердец - Шерил Сойер

— Да. Я уверена, леди Гамильтон согласится со мной, что он делает хорошо большинство вещей. В нем есть некая завершенность, которая очень притягивает.

Мэри обрадовалась:

— Точно такое же впечатление было и у меня, когда я впервые увидела его! — Она вопросительно посмотрела на Софию. — Но это был не более чем мимолетный взгляд, в Гайд-парке несколько месяцев назад. Тогда он был не в военной форме. София, скажи нам свое мнение: он более привлекателен в форме или в обычной одежде?

Она улыбнулась:

— Ты спрашиваешь не того, человека. Мне больше никто не нравится, лишь потому, что он в военной форме.

— О, я должна попросить разрешения не согласиться, — сразу же возразила миссис Гоулдинг. — Разве вы не заметили, как военная форма идет мужчине? Она дает ему эполеты, если у него слабые плечи, жесткие высокие ботинки, если у него недостаточно развитые икры…

— И ум, и решимость, если окажется, что они также отсутствуют, — вставила Мэри.

— И если он уже образец совершенства, — засмеялась миссис Гоулдинг, — это дает ему дополнительное достоинство, с которым он носит свое совершенство. — Она сказала игриво: — Господи, для чего я все еще в Брюсселе, если не для того, чтобы восхищаться самыми изысканными и лучшими мужчинами!

София посмотрела на нее с участием. Несомненно, она была здесь главным образом для того, чтобы найти мужа, и София не могла не восхищаться ее откровенностью и силой духа.

— Вы провели много лет с военными. Должно быть, есть моменты, которые в настоящее время делают Брюссель очень похожим на то, что вам доводилось видеть раньше?

Делия кивнула и улыбнулась, но тут в комнату вбежал Гарри и прервал их. Он остановился напротив своей матери и сказал сердито:

— Тони говорит, что моя булавка надета вверх тормашками. Это же неправда, да, мама?

София посмотрела на золотую булавку в форме подковы, которая была пристегнута к лацкану его жакета.

— Боюсь, Тони абсолютно прав, дорогой. Вот, я сейчас поправлю ее тебе.

— Но она должна носиться вот так. Жак так сказал. Он сказал, что папа носил ее вот так, — возразил мальчик.

Это был шок. Склонившись к сыну, София почувствовала, как ее глаза стали горячими.

— Что за чепуха? С какой это стати..? — Она едва могла контролировать свой голос. — Он никогда не знал твоего папу. — София повернула булавку и закрепила ее снова изгибом вниз. — Вот. Запомни, я говорила тебе, ее нужно надевать вот так, чтобы удача не покинула тебя.

Гарри отступил назад и посмотрел вниз на булавку, слегка нахмурившись.

— Жак говорит, что мужчина сам делает свою удачу, — затем он повернулся и выбежал на улицу.

София сидела и смотрела ему вслед в полном оцепенении. Она была в смятении от того, что он сказал; у нее поползли мурашки по спине, когда она подумала, что Жак говорил с Гарри об Эндрю.

Неожиданно она вспомнила булавку, которую Жак сам носил на своем галстуке довольно часто, на балу у Монтегю и во время ужина у нее в Клифтоне: подкова из оникса, окруженная бриллиантами, надетая дугой вверх. Что за смысл он вкладывал в это, когда говорил Гарри, что носить ее надо точно так же?

Ни миссис Гоулдинг, ни Мэри не сказали ни слова, но она почувствовала их озадаченность. Мэри, несомненно, будет расстроена тем, как сильно повлияло на Софию это имя. Миссис Гоулдинг будет думать, что «Жак», должно быть, и есть тот мужчина, которого она видела на одном мероприятии в Эпсоме, когда он ударил Себастьяна кулаком в лицо.

В конце концов, обе женщины снова завели разговор на тему военной формы, и Мэри, казалось, была настроена решительно, чтобы вовлечь Софию.

— Я помню, как однажды Эндрю пошел вместе с нами на одну светскую вечеринку в Лондоне, одетый в свой парадный мундир, и ты была расстроена из-за этого. Я думала, что он выглядит великолепно. Отчего ты возражала?

— Мэри, как бы ты себя чувствовала, если бы Август вошел сейчас в эту комнату и объявил, что он стал адъютантом Веллингтона?

Мэри была изумлена:

— Это абсурд. Его обязанности, его ценность заключаются в другом. Я бы ему не поверила.

— А если бы он настаивал, что это правда? Если бы он собирался оставить тебя и отправиться в поход во Францию?

Мэри уставилась на нее.

— Я была бы в ужасе. Ты хочешь сказать, он говорил тебе что-нибудь о..?

— Нет! — София поднялась, подошла к дверям и выглянула в сад. — Я просто хочу, чтобы ты представила себе, каково это. Чтобы понять то, что миссис Гоулдинг и я уже знаем.

Наступило молчание. Затем Мэри сказала осторожно:

— София, никто не отрицает, что война требует жертв. Как от мужчин, так и от женщин. И я согласна, это разные жертвы.

София повернулась к ней лицом.

— Да. И наши — самые жестокие, потому что мы знаем, что война — это зло, и тем не менее мы миримся с ней. Ты увидишь завтра, послезавтра, на следующей неделе, как женщины обнимают своих мужей и разрешают им идти на битву, без протеста, глотая свои слезы, молча принося свои жертвы. Это предательство.

— Прошу прощения, — вмешалась миссис Гоулдинг, — но я не разделяю вашего мнения. Предательство чего?

— Любви. — Она снова посмотрела на Мэри. — Ту же любовь мы испытываем к нашим детям. — Она подошла и села рядом со своей подругой. — Ты знаешь, что мы чувствуем, когда держим на руках наших детей, когда мы касаемся их маленьких мягких ладошек, их чудесной кожи. Мысль о том, что кто-то ранит их, так чудовищна, так жестока, ее просто невозможно осознать. Нет более абсолютной любви, чем эта. Каждая мать на земле желает одного и того же для своего ребенка: долгой и счастливой жизни. И за всем этим стоит именно любовь. — Она улыбнулась миссис Гоулдинг, которая казалась одинокой. — Это касается любых детей, какими бы они ни были, в любой стране, любой расы. Именно любовь делает нас всех людьми.

Ответ Мэри был мягким:

— Затем они вырастают, моя дорогая, и жизнь забирает их у нас.

— Но мы не меняемся. Мы знаем, каковы любовь, мир и гармония, мы знаем это абсолютно. Нам дано это знание, тем не менее мы предаем его каждый день, не говоря об этом. Безропотно мы позволяем силам в обществе, силам в международной политике отправлять наших сыновей на бойню.

Мэри выглядела несчастной и не хотела рисковать еще одной репликой, но миссис Гоулдинг произнесла благоговейным голосом:

— Понятно. Я понимаю теперь, что вы имеете в виду. Когда бы я ни видела лик Мадонны, он говорит со мной подобным образом.

София снова ей улыбнулась:

— Да, вы понимаете. И вы будете знать в вашем сердце и душе, когда будете держать на руках вашего первого ребенка.

К ужасу Софии, глаза миссис Гоулдинг наполнились слезами.