Книга Я отворил пред тобою дверь... - Марина Юденич

Нет, — неожиданно резко возразил старший группы До этого он только слушал, не произнося ни слова, — мы будем брать русских.

Почему? — руководитель операции был скорее удивлен, чем раздосадован возражением.

— С ними меньше мужчин — это раз, с детьми проще справиться, неизвестно какой номер выкинут еще фрау, я этих тихих европейских старушек знаю — это два, — было и еще и третье обстоятельство, о котором старший группы промолчал — после Чечни у него были свои счеты с русскими и это был неплохой шанс отквитаться То, что в автобусе были дети его не смущало, напротив — добавляло остроты ситуации.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился руководитель, в принципе, ему действительно было все равно — Россия, конечно не Германия, но тоже большая страна и шума будет много, — поступай, как знаешь.

Всем внимание, начинаем, Аллах акбар!.

— Аллах акбар! — эхом откликнулось несколько голосов и связь оборвалась Теперь они будут действовать, рассчитывая только на себя Все пятеро прильнули к узким щелям между досками, готовые в считанные доли секунды покинуть свое убежище, чтобы возникнуть на раскаленном асфальте трассы No 1.

Такси было вызвано ранним утром к одному из жилых корпусов Иерусалимского университета Солнце едва взошло и еще не успело прокалить воздух привычным для этих мест зноем Впрочем было начало марта и особого пекла, как правило, не случалось, но последние дни стояли на удивление, почти по-летнему, жаркими, и сегодня безоблачное небо, уже наливающееся дневной лазурью предвещало знойный день Пока же было свежо и даже прохладно и таксист с ждал пассажира, распахнув все двери машины, словно намереваясь наполнить салон свежим прохладным воздухом про запас, на весь предстоящий день Если проводы не затянутся, — размышлял он с удовольствием вдыхая воздух, пропитанный ароматом цветущих ужу во всю диковинных и до сих пор ему не известных кустарников и деревьев, — то дорога в аэропорт Бен-Гуриона, куда направлялся пассажир, будет несложной — еще было слишком рано для обычных на этой трассе автомобильных пробок — они начнутся позже, когда народ из Иерусалима потянется на работу в Тель-Авив и его окрестности и по холодку он легко домчит до аэропорта за час, а то и меньше Пассажир был русским и доставить его следовало к утреннему московскому рейсу, об этом таксиста предупредили заранее и это обстоятельство его вполне устраивало — будет с кем поболтать по дороге — сам он не так давно покинул Россию, где жил в одном из маленьких городков Северного Кавказа, который стремительно буквально на глазах переставал быть российским городом, что, собственно, и подстегнуло его к отъезду — он был иммигрантом самой последней волны.

Пассажир не заставил себя ждать — это был нестарый еще мужчина, и хотя волосы его заметно отливали серебром, был по-спортивному подтянут, а очень светлые, какие встречаются обычно у северных славян глаза смотрели на мир ясно и молодо. Он и одет был подобающе — в джинсы и легкую светлую футболку, поверх которой был накинут светлый пиджак Вещей у него было немного — спортивная сумка, чемоданчик-дипломат, да яркий пакет, украшенный затейливой вязью иврита — явно сувениры из Святого Города.

— Шалом, — приветливо обратился он к таксисту, — и продолжил по-английски, которого тот не понимал, поэтому поспешил перейти на русский.

— Здравствуйте, я сейчас открою багажник.

— О, соотечественник! — улыбнулся пассажир Давайте знакомиться, меня зовут Евгений.

— Я — Слава, — они пожали руки, и таксист настроился на долгую приятную беседу, но к немалому своему разочарованию ошибся.

Пассажир любезно, но односложно отвечал на его вопросы, сам ни о чем не спрашивал, а на пространные славины рассуждения по поводу погоды в Израиле и ситуации в России отзывался без раздражения, но лишь невнятными довольно междометиями В конце концов, Слава, будучи человеком воспитанным, вынужден был отказаться от очень симпатичной ему перспективы скоротать дорогу за легкой не принужденной, но познавательной, возможно, беседой — пассажир, как выяснилось, был ученым-историком из Москвы и лишь вежливо поинтересовался у пассажира, какую музыку он предпочитает слушать в дороге — русскую эстраду или израильские мелодии?.

— Что, простите? — не сразу уловил тот суть вопроса, уже поглощенный видимо своими собственными мыслями, — о, не беспокойтесь, пожалуйста, на ваше усмотрение…

Это была последняя фраза, которую он произнес, после чего затих на заднем сидении машины Он, однако, не спал Изредка поглядывая в зеркальце заднего вида, Слава видел широко открытые светлые глаза пассажира, глядящие прямо перед собой, мысли же его при этом, очевидно, витали где-то далеко — это было ясно даже при мимолетном взгляде.

— Что, ж, человек — ученый, наверное нужно что-то обдумать, — миролюбиво подумал Слава и больше на пассажира не отвлекался.

Евгений Павлов, на самом деле, как раз наоборот — старался ни о чем не думать, а просто созерцать окрестности, фиксируя их особенности и приметы и тем самым, напротив приостановить мыслительный процесс, который все проведенные в Иерусалиме дни беспрестанно шел в его мозгу, едва не доведя самого Павлова до полного нервного и физического истощения Теперь он смертельно устал Но это была хорошая, почти забытая им усталость — усталость от работы. Конечно, она несла с собой и опустошение Во-первых потому, что все эти дни он отдавал работе — а это была расшифровка рукописей, составление отчетов, лекции, доклады, острейшие дискуссии — расходуя при этом огромное количество душевных и физических сил и энергии Но главное — потому, что он достиг развязки, конца истории, мучавшей его все эти годы — тайна несчастной княгини больше не была для него тайной. Теперь он знал, почему так жестоко поступил Великий Герцог с несчастной, и не мог уж, как прежде называть эту жестокость необъяснимой Понятна ему была и гримаса боли и отчаяния, которую запечатлел на лице грозного правителя неизвестный автор загадочных гравюр И были узнаны таинственные фигуры — одна, скрытая в тени колоннады собора, другая — застывшая у пепелища, и, более того, копия четвертой гравюры, утерянной, как долгое время казалось ему, безвозвратно, теперь лежала в его портфеле вместе с копиями других бесценных документов Приоткрылась ему и причина трагедии, произошедшей в далекие тридцатые годы во Франции с его коллегой профессором Жибоном и превратившей его ученика — русского князя Глеба Мещерского в святого инока отца Георгия И в этом смысле душа его, конечно, был опустошена, но это не было опустошение мертвенное, влекущее за собой забвение и тлен, напротив — это было опустошение, требующее и ждущее нового наполнения, как ждет новой влаги кубок, только что опустошенный в разгар застолья Да, теперь он знал ответы на очень многие вопросы, которые почти всю жизнь мучили его, но и составляли при этом едва ли не главный смысл этой самой жизни. Однако это отнюдь не было финалом Впереди теперь его ожидало главное. Он должен был держать ответ перед памятью русских князей братьев Мещерских, чего бы это ему не стоило, хотя пока не имел даже представления о том, как и что для этого должен сделать.

С тем и покидал вечный город Евгений Павлов.