Книга Канон, звучащий вечно. Книга 3. Любовь на Итурупе - Масахико Симада

– Этот остров прекрасно подходит для конченого мужика.

– Ты что, не собираешься возвращаться? Ты же написал в своем письме, что обязательно вернешься ко мне.

– Я хочу вернуться. Но пока я внутренне не готов к обычной повседневной жизни. Я потерял самого себя – того, кто жил с вами. Выбравшись из темной лесной чащи, я наверняка смогу к вам вернуться.

– И не думай умирать здесь. Я буду ухаживать за тобой, если ты заболеешь. Буду сидеть с тобой в твой предсмертный час. – С этими словами жена исчезла.

Во сне она была добра со мной. Гораздо добрее, чем я заслуживаю. Говорят, воды Куросио доносят свои трофеи и до Калифорнии, где должны быть мои жена и дочь. Может, следуя воле судьбы, моя душа уже вышла в воды залива Касатка и плывет по течению, которое несет меня в Америку?

Бросив петь, я падал все ниже и ниже. Делать мне стало нечего, я погрузился в депрессию и неделями не выходил из своей квартиры в Нью-Йорке. Я постоянно слушал записи своих концертов – свидетельства моей былой славы, пытался утопить в саке свою печаль по голосу неземной женщины, который больше никогда ко мне не вернется. Я завидовал даже нищим, которые пели на улицах. Я горстями принимал антидепрессанты, заставляющие меня терять чувство реальности. В таком состоянии я нес околесицу, покупал всякую ерунду, бранился с продавцами, а когда действие лекарств заканчивалось, падал, обессиленный, и спал по пятнадцать часов подряд.

По совету приятеля, который считал, что лучшее лечение – перемена климата, я отправился в Париж и на Гавайи. Но и в дальних краях я не мог справиться с переполняющей мою душу тоской. Отчаяние нельзя вылечить ни напускной веселостью, ни ослепительным солнцем, ни праздностью. Напротив, я нуждался в людях, которые испытывали ту же хандру, что и я. Больного скорее утешит сочувствие товарища по несчастью, чем ободрение здоровяка. Мне следовало отправиться на север, а не на южные острова. Вспомнив, что уже много лет я не посещал могилы своих настоящих родителей, мне захотелось после Гавайев ненадолго заехать в Японию. Может быть, сам того не сознавая, я искал поддержки у Андзю и Ино.

Побывав на могиле своих родных отца и матери, я пошел на кладбище, где покоились мои приемные родители. На участке, где хоронили членов семьи Токива, валялись пустые банки и бумажки. На воротах красной спрей-краской было намалевано: «Грязная свинья! Заткнись навсегда!» Увидел я и то, что не предназначалось для моих глаз. Сбоку от ворот лежал камень из черного мрамора с надписью: «Каору Токива». Спрей-краской были нарисованы почему-то свастика и звезда Давида, чуть ниже приписано: «Здесь лежит предатель». Сам того не ожидая, я посетил собственную могилу. Убедившись, что меня похоронили, я понял: в этой стране для меня – изгоя, отвергнутого миром живых, – больше нет места. Я стер надпись «Здесь лежит предатель» со своей могильной плиты. Единственное, что мог сделать в знак протеста.

Я добрался до милой моему сердцу Нэмуригаоки, но уехал оттуда, так и не повидавшись с Андзю. Если она установила тот могильный камень, значит, уже похоронила меня. А мертвецы не ходят в гости.

Я хотел сразу же покинуть Японию, но меня поджидала еще одна напасть. Пока я беспечно шагал по Акасаке, у меня украли бумажник со всеми наличными и кредитками, которые при мне были. Передо мной маячила перспектива сменить номер в отеле на ночлег под открытым небом. Действие антидепрессантов закончилось, и я утратил всякую способность позаботиться о себе. Не стал восстанавливать кредитки, сбежал из гостиницы, оставив там вещи, да и себя самого потерял.

Я очнулся в синтоистском храме. Провел там ночь, а на следующий день перебрался в парк, где собирались такие же несчастные, как я. Там я сменял часы «Ролекс» на палатку из виниловой пленки. Бывший возлюбленный принцессы, контртенор, стоявший на сцене нью-йоркской Метрополитен-оперы, превратился в бомжа… Шутка, над которой и смеяться не хочется. Но я шутил так целых две недели. Мужик, давший мне палатку в обмен на «Ролекс», относился ко мне по-доброму.

Я рассказывал ему о себе, а он, сочувствуя моим несчастьям, давал мне еду и работу. Случайное совпадение – он тоже был певцом. Солировал в рок-группе, которая еще десять лет назад худо-бедно собирала клубы. А днем он зарабатывал себе на жизнь доставкой пиццы, мечтая о дебюте на большой сцене. У него было красивое лицо, подходящее для экрана, но серьезный характер и обстоятельное отношение к жизни, не подходящие к образу рокера, служили предметом насмешек его соперников по цеху. Однажды он встретился с девушкой, которая работала в банке и называла себя его фанаткой. Девушка пригласила его к себе, и он так и остался жить у нее. Она была заботлива и говорила: зачем тебе работать, я дам тебе денег. Он поверил ей и превратился в альфонса. Ему хотелось утереть нос насмешникам, которые издевались над ним. Но оказалось, у девушки есть и другое занятие: она приторговывала транквилизаторами. Теперь было уже непонятно, кто из них рокер, а кто сотрудник банка. «Надо сматываться», – подумывал он, но не успел оглянуться, как, падая на дно, сам подсел на наркотики и превратился в наркодилера. Он похудел с шестидесяти до сорока килограммов, осунулся, голос стал хриплым. У девушки поселился новый ухажер, а из него выжали все соки и выбросили на улицу, но он при этом не отказался от своих прежних мечтаний и постоянно повторял:

– Когда-нибудь я непременно стану крутым.

Сказав, что мой «Ролекс» станет для него стартовым капиталом, в качестве первого шага к возрождению он отправился к ростовщику.

Упавший на самое дно певец начал новый путь, передав мне эстафетную палочку. Похоже, и я скатился до самого дна, и теперь мне предстояло выползать обратно. Зато, оставаясь здесь, среди бомжей, я не попадал в поле зрения парней, стремившихся сжить меня со света. Поэтому я мог спокойно скрыться. Для этого нужно было дождаться своего шанса.

Однажды у вокзала в Уэно я случайно увидел знакомое лицо. Это был Ино, выступавший с предвыборной речью. Он как раз закончил выступление и обменивался рукопожатиями со своими избирателями, собравшимися вокруг пропагандистского автобуса. Я тоже протянул ему руку. Не испугавшись бездомного, он пожал мою руку, посмотрев прямо в глаза. На мгновение он отвел взгляд, а потом изумленно уставился на меня.

– Выглядишь бодро, – сказал я и улыбнулся. Ино застыл, пораженный.

Он посадил меня в машину, которую вел его секретарь, и привез к себе домой. Наверняка в этой квартире еще не принимали бомжей. Мы пили всю ночь. Я без утайки рассказал Ино обо всем, что сталось со мной за те семь лет, которые прошли со времени нашей последней встречи: и о том, как я потерял способность брать ноты верхнего регистра, жизненно необходимые для контртенора, и о том, как одновременно стал испытывать проблемы с эрекцией и впал в депрессию. Он сказал:

– Дорого же тебе обошлась любовь к Фудзико.

– «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу», – ответил я.

Данте всю жизнь любил Беатриче, вот так и я продолжал любить Фудзико. Ино рассмеялся:

– Все равно твоя жизнь полна невероятных приключений, у меня таких никогда не будет. Даже оказавшись среди бомжей, ты не потерял своего благородства. Как нищий принц. Ты упал на самое дно, но теперь тебе следует подняться до тех высот, на которых пребывает Фудзико.