Книга Последнее послание из рая - Клара Санчес

– Твой отец всегда говорил: «Самое важное – это возвращение», – и я этому верила. Когда человек повторяет много раз одно и то же, это становится похоже на правду. Ну так вот, самое важное ушло безвозвратно. Твоему отцу всегда нравилось философски рассуждать о жизни.

Моя мать постепенно входит в беспокоящее меня состояние душевного волнения. Я не замечаю момента, когда она встает и идет, чтобы принять дозу наркотика. Меня тревожит то, что у нее нет достаточных запасов на все время беседы. Я вздыхаю, когда она говорит:

– У меня свидание с одной знакомой в Мадриде. Я скоро вернусь.

В конце концов я начинаю гордиться своей матерью, потому что она знает, как получить то, что ей хочется, потому что знает, как отвести свой пугающе печальный взгляд. Я думаю, что в ее возрасте и при том, что она принимает по четыре-пять доз кокаина вдень, она не потеряет человеческий облик до семидесяти пяти или более того лет. Тогда в стране будет великое множество превосходных наркологических центров, а я к тому времени достигну зрелого возраста, и факт взросления будет так занимать меня, что я уже перестану обращать на мать внимание.

………………………………………………………………………………………………………………….

Во вторник мне звонит из Мексики Таня. Голос у нее более мягкий, чем раньше, более мелодичный и певучий, и вместо слова «теперь» она говорит «теперечко».

– Я много о тебе думала.

Я ей отвечаю лаконично – «слушаю». И мне кажется невероятным, что я за такое короткое время перестал о ней думать. Прошло всего несколько дней и недель, даже не месяцев.

– Я тоже вспоминала тебя, особенно сейчас. Ты хорошо знаешь Эдуардо, знаешь, что он представляет собой на самом деле.

Я не совсем с ней согласен, потому что никогда не считал, что тот Эдуардо, которого я знаю, настоящий. Возможно, теперь, не будучи близким другом человека, который всегда считал себя обязанным поддерживать свой имидж, он стал более непосредственным и честным, если такое вообще возможно для Эдуардо. Об этом я Тане ничего не говорю.

– Он до такой степени изменился? – спрашиваю я.

– Он слишком рискует. Рискует так, словно ему не дорога собственная жизнь. Много ездит на машине, много пьет и курит, много | принимает всякой дряни. Его тело превратилось в мешок, который он набивает всякой всячиной. Никогда не покоряется судьбе, никогда не бывает спокойным, никогда не удовлетворяется тем, что имеет. Он уже богат, знаешь? Через некоторое время будет таким же богатым, как мой муж.

– Что у него за работа?

– Он никогда не посвящал меня в свои дела. Так что я на самом деле не знаю. Бизнес. Берет деньги в одном месте и помещает их в другом. Ставит на ноги обанкротившиеся предприятия. Нанимает самолеты. Создает туристические агентства. Мой муж говорит, что Эдуардо гений, но выходит за пределы дозволенного и не знает, когда остановиться. Здесь у него дорогой дом в районе Колония-де-Иподромо, но он в нем давно не появлялся. И никто его не видел. Нет его и в списках пассажиров авиакомпаний. Он пропал.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Что-нибудь. Все что угодно. Ты когда-то обещал мне присмотреть за ним. Теперь этот момент настал. Ты обязательно встретишь его.

Не будет преувеличением сказать, что Таня делает из меня хранителя всех своих надежд. Если поддаться этому чувству, то я должен был бы тотчас помчаться куда глаза глядят, выкрикивая на ходу имя Эдуардо. Это тяжкий груз – быть доверенным лицом, на которого возлагают надежды, потому что при этом ты становишься еще и доверенным лицом, на которого возлагаются надежды напрасные. И меня страшит перспектива не оправдать надежд единственного человека, который считает меня непогрешимым.

Я прошу у матери машину. Она сейчас деловито вырезает объявления о продаже домов. До этого она выбрала мебель, а теперь ищет помещение, куда ее поставить. Она, кажется, счастлива.

– Есть очень удачные варианты, – говорит она.

– А наш дом тебе не нравится? – спрашиваю я ее.

– Он всегда будет нашим, мой милый. Я не собираюсь продавать его и вообще не хочу ничего с ним делать. Но что ты скажешь о настоящем шикарном доме? Деньги на это есть и еще кое на что. Все новое, совершенно новое, купленное мной.

– Ясно, – говорю я и выхожу в туман, пронизанный светом фар автомобилей, едущих по призрачному шоссе.

Видимость ничтожная. Такое впечатление, что все находится под серым покрывалом, точнее, в сером облаке, и все, что его пронизывает, становится влажным. Это облако окутывает и Мадрид, отчего верхние части самых высоких домов едва видны. Я еду по Кастельяне. Пересекаю площади и огибаю фонтаны. Словно во сне возвращаюсь в нечто ирреальное. Закрываю за собой дверь квартиры номер сто двадцать один и прохожу в большой зал. Из большого зала иду в спальню, а затем в туалет и на кухню. Происходит нечто странное. Создается впечатление, что здесь что-то изменилось с тех пор, как я заходил. Я внимательно оглядываю все, изучаю. Некоторые шторы задернуты, графина, стоявшего без воды на маленьком столике, нет. Нахожу его на кухне в раковине для мытья посуды. В туалете на полулежит полотенце. Поняв, что от этой квартиры есть ключ у кого-то еще, я начинаю сильно нервничать. А что, если это Эдуардо приходит сюда время от времени, чтобы посмотреть, как здесь обстоят дела, и снова уходит? Возможно, он живет в другом месте, и ему нет необходимости забирать с собой что-нибудь отсюда. Эта идея кажется мне странной, потому что тот, кто дает себе труд хранить костюмы в пластиковых мешках с молниями, не оставляет их просто так. Даже Эдуардо на это не способен. Не оставил бы он и нательное белье. Нет, сюда приходит не он. А если и приходит, то не хочет, чтобы об этом знали.

Я чувствую себя не в своей тарелке, когда думаю о том, что этот человек или эти люди, которые не утруждают себя тем, чтобы застелить постель или помыть посуду в раковине, а ограничиваются тем, что посещают квартиру и, возможно, принимают душ, могут сейчас вставить ключ в замок, войти и встретиться со мной. Часть писем вскрыта. Это выписки из банковских счетов, справки о финансовых учреждениях, реклама. Нет ни одного частного письма. Я оставляю все, как было. Мне совсем не хочется показать тем, кто сюда приходит, что я здесь был. Хотя тут же начинаю сомневаться, не сам ли я задвинул шторы, отнес графин на кухню и, не желая этого, бросил полотенце в туалете, потому что не всегда думаю о том, что делаю. По прошествии некоторого времени телесное «я» начинает думать само по себе. Минимальная часть мозга занята тем, что я привык делать, в то время как сознание уходит куда-то далеко, дальше, чем видит глаз и слышит ухо, и бесконечно далеко оттого, что делают руки. Я здесь для того, чтобы найти какой-нибудь след деятельности сознания Эдуардо. Сознание вне тела, думаю я, обыскивая карманы зимних костюмов, пальто и бесцеремонно открывая молнии пластиковых мешков, в которых хранятся костюмы летние. Возможно, когда я прекращу эти попытки, когда исчезнет надежда, и я перестану искать, а вселенная начнет функционировать со своим обычным спокойствием, вот тогда-то и появится луч света в самых разных своих проявлениях. Наступит момент истины, думаю я, глядя на лежащее в беспорядке постельное белье, на мебель, покрытую пылью, на распечатанные почтовые конверты, на книги, на газеты, валяющиеся на полу. Я закрываю за собой дверь на ключ и ухожу из лабиринта с дверьми кремового цвета.