Книга Близнецы - Тесса де Лоо

Анна терзала вилкой нижний слой пирожного — было очевидно, что она злится. Расправа с пирожным действовала Лотте на нервы.

— Вот уже сорок пять лет, как вы тычете в нас пальцем, обвиняя, — сказала Анна язвительно. — Это легче легкого. Почему немецкий народ допустил все это, изумляетесь вы. А я переадресую вопрос: почему вы на Западе позволили всему этому случиться? Вы смотрели сквозь пальцы на то, как мы вооружаемся, хотя могли бы вмешаться, используя Версальский договор. Вы попустительствовали нашей оккупации Рейнской области и Австрии. А потом за гроши продали нам Чехословакию. Немецкие эмигранты во Франции, Англии и Америке предупреждали. Никто не слушал. Почему они не остановили этого идиота, когда это еще было возможно? Почему нас бросили на произвол судьбы, на растерзание диктатору?

— Ну вот, сейчас еще окажется, что во всем виноваты мы!

— Я спрашиваю почему.

Глаза Лотты сверкали.

— Ты передергиваешь факты, — сказала она со злой улыбкой. — Такого изощренного аргумента в защиту немцев я еще не слышала.

Она резко поднялась с места.

— Я заплачу, — сказала Лотта надменно. Сорвав пальто со спинки стула, она нетвердой походкой направилась к кассирше. Каждый шаг отзывался болью в ногах.

Анна запаниковала. Почему Лотта вдруг так завелась? Ведь она чистосердечно изложила ей свои мысли. И то были не пустые слова: она проштудировала гору книг, чтобы вникнуть в суть всех тех ужасов. Вряд ли Лотта удосужилась копаться в теме столь глубоко.

— Лотта, — крикнула она, — подожди…

— Я устала, — бросила та через плечо. Она вдруг показалась Анне как никогда старой и хрупкой. — Я действительно очень устала.

10

Когда дверь кондитерской за Лоттой захлопнулась, Анна тоже взяла со стула свое зимнее пальто и поднялась с места. Ей стало не по себе в окружении всех этих курящих дам. С таким трудом сформированное мировоззрение не находило отклика и понимания у единственного человека на свете, до которого ей хотелось достучаться. Сплошное недоразумение. Между двумя стульями она протиснулась к кассе. Лотта заплатила и за нее — желая таким образом искупить свой поспешный уход? Анна ступила на снег и попыталась глубоко вздохнуть, но ее легкие словно съежились от холода. Сердце билось часто и неровно. Скоропостижная смерть здесь и сейчас, и тогда мне никогда больше не удастся помириться с Лоттой, подумала она. Замедлив шаг, она попробовала контролировать дыхание; возможно, ей стало дурно от внезапно нахлынувшего ощущения тщетности.

Лотта перевела дух. Только что совершенный ею поступок успокоил ее, она почувствовала себя освобожденной — уж слишком долго она шла на поводу у Анны, ее сопереживание тоже имело предел. Они будто ввязались в показательный бой, бросая друг другу в лицо тысячу раз слышанные, избитые аргументы и якобы пытаясь поразить своего идейного противника, хотя на самом деле речь шла о чем-то куда более общем. О чем-то, что ускользает из поля зрения, как только берешь в руки бинокль.

На следующее утро они оказались у термального комплекса в одно и то же время, с той лишь разницей, что Лотта стояла у подножья лестницы, а Анна — на другой стороне улицы. Мимо проезжала военная колонна. Уж не в дозоре ли она, подумала Лотта. Она и вовсе бы ее не заметила, но Анна размахивала руками и кричала, мелькая между машинами, в спокойном темпе двигавшимися в западном направлении. Лотта ждала. Она на удивление хорошо спала в эту ночь, после того как приняла решение отныне не позволять Анне сбивать себя с толку. Та же, не переставая махать ей, то и дело исчезала из виду за джипом, танком или машиной «скорой помощи». Процессии, казалось, не будет конца. Головы в касках воинственно глядели перед собой, как если бы только что захватили Спа силой, исключительно ради того, чтобы проехать по его улицам. Лотта рассмеялась. Анна на противоположной стороне тоже посмеивалась. Может, обеих вдруг осенило, что все это не более чем шоу, отделяющее их друг от друга? Когда миновал последний танк в камуфляжной раскраске, Анна, качая головой, пересекла улицу.

Как ни в чем не бывало, они, поддерживая друг друга, поднялись по лестницам термального комплекса. Казалось, что накануне они сумели найти выход из некой щекотливой ситуации — кто его знает, по каким лабиринтам продирается человеческий разум. Позже в тот день они снова встретились в одном из коридоров. Сидя на длинной белой скамейке, они, точно заядлые курортницы, обсуждали действие различных ванн на мышцы и суставы, терпеливо ожидая, когда наконец проявится их целебный эффект. Вечером они решили поужинать в ресторане напротив источника Петра Первого — уютном и недорогом, по мнению Анны, от проницательного взгляда которой мало что ускользало.

Болезнь отца Лотты не прошла бесследно. Больная нога слегка волочилась при ходьбе. Иногда ни с того ни с сего учащалось сердцебиение. Тогда он хватался за грудь, воображая, что теперь-то уж наверняка смертный час не за горами. Этот жест тут же вызывал у окружающих привычную панику. Прекращались разговоры, выключалась музыка, распахивалось окно. Они знали, что, желая привлечь к себе внимание, он частенько симулировал сердечные приступы, но подыгрывали ему. За время долгой болезни он беспрестанно находился в центре всеобщего внимания, жена посвящала ему всю себя, так же как на заре их совместной бездетной жизни. После его выздоровления младшие дети вернулись в дом, и он оцять, пуще прежнего, начал терзать их неоправданными требованиями и наказаниями. Это был самый легкий способ поссориться с женой, а во время примирения он вновь возвращал себе все свои права. Вместо того чтобы благодарить судьбу за то, что ему трижды удалось выйти из комы, он злился: отвоеванная жизнь ни на йоту не оправдывала его ожиданий. Он выработал привычку неодобрительно шмыгать носом — сначала одной ноздрей, затем другой — по-видимому, его раздражал даже запах его второй жизни.

Это шмыганье действовало Лотте на нервы, она слышала его повсюду. За закрытыми дверями пустых комнат, в конце коридора, прямо за углом, а по ночам он проникал сквозь стены ее спальни. Она мечтала убежать от отца и от той дисгармонии, которую он с неизбывной изобретательностью привносил в семью. И еще от его вечного брюзжания. Брюзжания по поводу бессилия премьер-министра Коляйна, который боролся с кризисом путем сокращения пособий по безработице и чиновничьих зарплат. (У отца кризис проявлялся прежде всего в крайне медленном пополнении его коллекции пластинок.) От брюзжания в адрес коммунистов, призывавших все политические партии объединиться под знаменем борьбы против национал — социалистического движения. (Теперь его лишили удовольствия набрасываться на папистов и кальвинистов!) От брюзжания в связи с фигурой Гитлера, поначалу казавшегося просто сумасбродом, но постепенно приобретшего статус маньяка, представляющего опасность для общества. От брюзжания в адрес немецкого народа, идущего за этим маньяком. (При этом он забывал, что его собственная мать и все его предки по материнской линии были немцами, так же как и его музыкально одаренная племянница.) Как только в почтовый ящик бросали газету, он моментально ее себе присваивал и, шмыгая носом, больше никому не давал, точно собака, сжимающая в зубах кость. Чем настойчивее он возмущался немцами, тем более глубокую симпатию они вызывали в Лотте. Каждое негативное высказывание с его стороны разжигало ее желание снова встретиться с Анной. Если немцев отец ни во что не ставил, то Лотта хотела быть одной из них.