Книга Мистер Себастиан и черный маг - Дэниел Уоллес

— Чудесно, — откликнулся Кастенбаум. — Благодарим вас.

Она вышла. Когда дверь за ней захлопнулась, Кастенбаум принялся медленно кивать.

— Мне она понравилась. Есть в ней что-то зажигательное. К тому же кое-что в ее, гм, фигуре будет притягивать взгляды мужской части публики. А жены будут озабочены тем, на что глазеют их мужья. Вы называете это «отвлекать внимание», я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Так как?

— Она мила, — сказал Генри. — И на нее очень приятно смотреть. Но нет. Пожалуй, нет.

— Нет?

— Нет.

Генри вздохнул.

Он как будто только что выбрался из окопа и вот теперь отвергал толпу красоток, которые всего лишь жаждали работать рядом с ним, вытаскивать кроликов и птиц, ложиться под его пилу. У него были женщины, много женщин. Француженки, немки. А одна из страны, о которой он никогда не слыхал. Но комнаты, в которых они оставались, всегда были слишком темными, чтобы он мог разглядеть их так хорошо. Ему нравилось так, как это происходило сейчас, при ярком свете.

— Просто нет. Она мне не подходит.

Кастенбаум на мгновенье приуныл, но тут же снова встрепенулся. Его настроение скакало, как резиновый мячик. Виктория была десятой девушкой, которую они просмотрели в тот день.

— Ладно, будь по-вашему, — сказал он. — Позовем очередную. — Он заглянул в список и заулыбался. — Не может быть, чтобы ее действительно так звали. Не может. — Он встал, едва сдерживая смех, выставил голову в приемную и позвал: — Марианна Ла Флёр, пожалуйста.

Едва она вошла, Генри понял: это она. Он так и сказал мне: «Едва она вошла, я понял». А я ему на это: «Потому что она напомнила тебе Ханну». И что, видать, у нее были такие же золотистые волосы, или такие же синие глаза, и она так же вся светилась, сияла до того ярко, что он должен был отворачиваться на своем матраце, чтобы вообще заснуть. Эта Марианна, видать, была взрослой копией девочки, которую он искал с тех пор, как ее украли. Искал не так, как полиция несколько бессмысленных недель, — Генри искал ее наподобие того, как вот смотришь на пейзаж и думаешь: «Чего-то тут недостает». Ее недоставало везде. И, думаю, он нашел это в Марианне Ла Флёр.

— Нет, — сказал он. — Ты полностью неправа.

— Полностью неправа? Как можно быть полностью неправым?

И он рассказал, как именно.

Марианна Ла Флёр была темной внутренне и внешне. Единственным светлым было в ней имя. Черные волосы, вопреки моде того времени, казалось, редко встречались со щеткой и отросли ниже плеч, не выказывая заметного намерения останавливаться. Она была из тех женщин, которых невозможно представить ребенком, словно сразу родилась такой, какой предстала перед ними в тот день, ее округлые, цвета шоколада глаза не искрились, а тлели, и запястья были такие тонкие, что он мог бы зажать ее руку в кулаке, как ручку зонтика. Она не улыбалась. В ней даже было мало женского; она совершенно не занималась собой, как другие женщины, не заботилась о том, чтобы выглядеть привлекательней, чем была.

«И в такую, в такую ты влюбился?» — спросила я Генри.

«Что с того? Великого Гудини убил ударом в живот какой-то лох, — ответил он. — Некоторые вещи невозможно понять».

* * *

Только Кастенбаум собрался начать свой допрос, как Генри поднял руку и быстро проговорил:

— Беру эту.

— Конечно, — согласился Кастенбаум. — Конечно.

— Итак, мисс Ла Флёр, — сказал Генри, стараясь унять дрожь в голосе, — у вас есть какое-нибудь представление о магии?

— Есть, — ответила она. Генри и Кастенбаум немного подались вперед; они не слышали ее. — Есть, — повторила она чуть громче.

— О, замечательно. Как удачно, не правда ли? — Генри взглянул на Кастенбаума, удивленный: она была первой, кто что-то знал о магии. Остальным была просто нужна работа. Не важно какая. — Значит, есть опыт. Прекрасно.

Но Кастенбаум нахмурился:

— А точнее нельзя?

— Ну, я сама немножко фокусница. Не как вы, разумеется. Но немножко. — Она мгновение смотрела на Генри, в глаза ему. — Можно показать?

— Пожалуйста, — сказал Кастенбаум. — Сделайте одолжение.

— Я отгадаю число от единицы до десяти. Загадали?

Генри пожал плечами. Посмотрел на Кастенбаума:

— Три?

— Да, — сказала она. — Три.

Генри засмеялся. Впервые за долгое время он смеялся.

— Здорово!

— Благодарю.

— Но это не магия, — возразил Кастенбаум. Глянул на Генри. Происходящее ему не нравилось, — Скажи ты «девять», она все равно подтвердила бы. Мы же не можем знать.

— Знать не можем, — согласно кивнул Генри. — В том-то и весь фокус.

Ее приняли без дальнейших проволочек.

* * *

Тем вечером Кастенбаум грел табурет в баре, пока не свалился с него, пьяный; удар головой о бетонный пол малость протрезвил его. Двое матросов поставили его на ноги и нежно проводили до выхода. Он поблагодарил их и поплелся по Бродвею, одинокий среди ночи и сияния неона, среди смеха и песен, наполнявших город в те дни. Но Кастенбаум не смеялся. Не распевал песен. Он иссяк. В один день он прожил целую жизнь. Это действительно было удивительно. Все прошло в точности так, как он задумал, — а замысел, признаться, был безумный, от начала до конца. Но получилось! Если в шоу-бизнесе и существует какое-то единственное правило, говорил он себе, то оно таково: кто не рискует, тот не выигрывает. А он рисковал всем. Деньгами до последнего цента, своим будущим. Во-первых, плата за офис. Помещение стоило дорого, как и обстановка, которую пришлось покупать, — все из денег, которые дал взаймы отец Кастенбаума. Он договорился о представлениях. Даже напечатал очень симпатичные бланки на льняной бумаге с тисненой черной надписью: «Эдгар Кастенбаум, импресарио». Отправился на пристань за своим первым и единственным клиентом, Генри Уокером, разыскал его и с помощью своего обаяния, равно как и разумных доводов, убедил Генри скооперироваться. Обаяние и разумность — это у него было. А еще вера. Вера в себя. Когда он верил в себя, то мог все. Его отец всегда повторял: все будет по силам, надо лишь только верить в себя. Сколько раз отец рассказывал ему историю о том, как он, сын простого фермера, долгим и упорным трудом поднялся до крупнейшего в Америке поставщика тюльпанов! Как он преуспел, начав с полного ничтожества, и даже ниже, чем с ничтожества, потому что нет ничего ничтожней, чем быть сыном фермера без фермы, — ходя от двери к двери, из квартала в квартал, из города в город, пока имя Оруэлла Кастенбаума не стало символом самого надежного качества в тюльпанном бизнесе.

МЫ ТОРГУЕМ ТЮЛЬПАНАМИ КАСТЕНБАУМА.

Такие вывески висели повсюду. Тюльпаны! Тюльпаны, повторял он, дают тебе крышу над головой, обувают тебя, кормят. Вода в кране есть благодаря тюльпанам. Кто б мог подумать — тюльпаны? С ума сойти. Я с ума сошел, говорил ему отец. Это была безумная мечта — но какая мечта не безумна? Может мечта оставаться мечтой и быть разумной? Нет. Разумная мечта — это план. Такие люди, как мы, мечтают, и наши мечты сбываются, потому что мы верим в себя. Действуй!