Книга Франция. Путешествие с вилкой и штопором - Питер Мейл

— «Мерсо», везде «Мерсо», — причитал Садлер, — а во рту еще ни капли!

Утешаясь тем, что рано или поздно этой засухе придет конец, мы углубились в изучение меню. Добравшись до страницы, где были перечислены вина, Садлер испустил протяжный стон: тридцать восемь самых благородных красных и белых вин Бургундии пожертвовано ради сегодняшнего обеда владельцами виноградников, участниками аукциона, Hospices de Beaune и мэром. Такой винной карты не найти ни в одном ресторане мира: она включала «Шабли Гран Крю», «Пулиньи-Монраше», «Эшезо» и «Кло-Вужо» — вино, которое, по утверждению Александра Дюма, следует пить, опустившись на колени и обнажив голову.

Только спустя полчаса последние места за столами были заняты, а бокалы наполнены. Гости выглядели до невозможности элегантно: дамы явились в бриллиантах и длинных платьях (под которыми, как я подозреваю, скрывались теплые носки), а у черно-белых джентльменов блестели напомаженные волосы и усы и сверкали драгоценные запонки. Атмосфера была очень светской и даже чопорной, но оставалась такой совсем недолго.

Лед тронулся уже в самом начале обеда, одновременно с появлением мужской вокальной группы под названием «Les Joyeux Bourguignons»[106]. На музыкантах были нарядные длинные фартуки, на шее — красные и зеленые помпоны вместо галстуков, а в руках они держали не музыкальные инструменты, а бутылки и бокалы. Первая же исполненная ими песня задала настроение всему обеду: это был местный хит под названием «Boire un petit couр c’est agréable!» (что в примерном переводе означает «Как приятно выпить!»). За этим последовал уже известный нам боевой клич бургундских болельщиков («ля-ля» и размахивание руками), после чего официальный дух испарился, будто его и не было.

Пища прибывала и убывала, вино прибывало непрерывно, и последние условности отбрасывались прочь, как ненужные пробки. За соседним столом несколько человек, вскочив на ноги, исполняли что-то вроде «мексиканской волны» при помощи салфеток, а один из мужчин забрался на стул и, вероятно, вознамерился показать стриптиз, для начала сбросив пиджак и галстук. Его не без труда сманили вниз при помощи бутылки «Алокс-Картона». Тосты следовали один за другим: за процветание и славу лозы, за успех Евротоннеля, за entente cordiale[107], за героические Военно-морские силы Швейцарии, за любой предлог еще раз наполнить бокалы. Хотя особых резонов никому и не требовалось.

Я посмотрел через стол на Садлера — тот пристально изучал бутылку «Эшезо» 1993 года. Мы с ним не раз рассуждали о том, как сильно отличаются настоящие французы, среди которых мы живем и которых хорошо знаем, от представления, сложившегося о них за границей. В подобный вечер эта разница становится еще очевиднее. Где тут, скажите на милость, так называемый типичный француз, надменный и неулыбчивый, с вечным комплексом собственного превосходства? Ни одного такого вы не нашли бы среди собравшейся здесь дружелюбной, веселой, непринужденной и, надо признать, довольно пьяной толпы. Я пил «Эшезо» и с умилением взирал на этих чудесных людей, живущих в такой чудесной стране и пьющих чудесное вино.

Окончательно растрогавшись, я собрался было предложить тост за La Belle France[108], за ее изумительный народ и великолепную архитектуру, за богатую культуру, за увлекательную историю и за дивную природу. Вероятно, такая попытка закончилась бы полным провалом, поскольку я и в трезвом виде не слишком твердо говорю по-французски, но, к счастью, Садлер перехватил инициативу и тем спас меня от позора.

Он поднял бокал, и я уже приготовился выслушать какую-нибудь подходящую к случаю цитату из Мольера, Вольтера или Пруста, но на этот раз Садлер ограничился совсем коротким тостом.

— За тех, кто сплевывает, — провозгласил он. — Бедняги!

Наукой давно установлено: чем лучше напитки, выпитые вечером, тем бодрее вы чувствуете себя на следующий день. Утром в понедельник мы лишний раз убедились в верности этого утверждения, что пришлось очень кстати, поскольку впереди нас ждало самое главное событие этих трех дней — шестьдесят восьмой Paulée de Meursault, ланч, на который собираются самые знаменитые виноделы Бургундии и их гости. Традиция начиналась с обычного местного праздника в честь окончания vendange[109], настолько скромного, что все приглашенные умещались в деревенском клубе. Но бургундцы — люди гостеприимные, и с каждым годом список приглашенных все увеличивался и увеличивался. В конце концов ланч пришлось перенести в великолепный замок шестнадцатого века, Шато де Мерсо. В этом году за столы должно было усесться шестьсот человек, и — как указывалось в приглашении — каждому полагалось принести с собой вино.

У входа в шато выстроились лучшие образцы бургундской породы — полдюжины местных жандармов. Один из них показал нам, где запарковать машину. «И постарайтесь потом не забыть, где вы ее оставили», — добавил он, оценив количество бутылок на заднем сиденье. Мы поспешили успокоить его: после ланча нас должны были забрать жены. Жандарм отдал честь и пожелал нам bon appétit.

На виноградниках Шато де Мерсо, занимающих территорию более ста акров, производится семь наименований вин класса Гран Крю. В погребах замка постоянно хранится от четырехсот до пятисот тысяч бутылок, а кроме того, многие гости — виноделы, судя по их обветренным, загорелым лицам и мускулистым рукам, — несли с собой не одну и даже не несколько бутылок, а целые ящики. Нехватка вина нам сегодня явно не грозила. Вместе с толпой других приглашенных мы прошли в обеденный зал, напоминающий огромный винный погреб, поскольку вдоль стен здесь стояли бочки, такие огромные, что при желании в них можно было искупаться. С потолка на длинных шнурах свисали таблички с названиями виноградников, при одном только взгляде на которые у знатоков сладко сжимается сердце: Ле Перьер, Ле Шарм, Ля Пьес су ле Буа, Ле Женеврьер, Ля Гут д'Ор. Шум в зале стоял невероятный. Эти люди, привыкшие переговариваться на открытых полях и перекрикивать рев тракторов, иногда забывали убавить громкость, оказываясь в помещении. Но даже громкие голоса не могли заглушить любимую музыку бургундцев: непрерывный звон бокалов и хлопанье извлекаемых из бутылок пробок.

Мы отыскали свои места и ознакомились с меню. Нас предупреждали, что оно будет нарочито скромным: так ест человек, весь день отработавший на винограднике. Но судите сами — ланч открывался террином из морского черта в желе буйабес, за ним следовала жареная камбала с раковыми клецками; потом ножка дикой утки, тушенная в сухом вине, с фаршированной капустой на гарнир; затем оленина с красной смородиной и айвой; вслед за олениной — сыры, а за сырами — десерты. И, разумеется, вина.

Рука, держащая бутылку, появилась у меня над плечом, и вкрадчивый голос произнес: «„Батар-Монраше“ восемьдесят девятого года». По залу уже начали расхаживать виноделы, предлагающие всем отведать своего детища, а у меня проснулась совесть, и я подумал, что, когда со всех сторон в изобилии льется такое вино, я должен, по крайней мере, делать какие-то заметки. Первое вино оказалось превосходным — мягким, сухим, с выраженным цветочным ароматом, — и у меня не поднялась рука выплеснуть его в заботливо предоставленное ведерко, сделав всего один маленький глоточек. Разумеется, я совершал ошибку, но это выяснится позже, а пока ланч только начинался.