Книга Взрослые люди - Денис Драгунский

Сидим, пьем чай, разговариваем о реформах в России. О трудных путях демократии. Там еще несколько профессоров было. Вот я и говорю:

– А кстати, на вашей улице жил Робеспьер.

– Да? – говорит хозяин.

– Точно, – говорю. – На улице Сент-Оноре. Снимал жилье у столяра Дюпле. Вместе со своим другом Филиппом Леба€.

– Не может быть!

– Честное слово. У столяра Дюпле было четыре дочери. Одна, правда, давно замужем, уехала из отчего дома. А три остались. Ну, конечно, начались романы. Элеонора была влюблена в Робеспьера. А вторая влюбилась в Леба€ и скоро вышла за него замуж. То есть фактически жили одной большой семьей.

– Погодите, – говорит другой профессор. – Что-то я первый раз слышу…

– А по вечерам, – говорю, – они все выходили гулять. Впереди Робеспьер и Леба€, а сзади столяр с дочерьми. Робеспьер с другом о революции, а девушки – о своих делах. А рядом бежит большая, лохматая черная собака. И Робеспьер ее время от времени поглаживает.

– Ну, нет! – закричал хозяин. – Так не бывает!

И он побежал в свой кабинет, взял стремянку и стал с верхних полок стаскивать какие-то словари и энциклопедии. Листает, ищет.

– Нашел! – кричит наконец. – Он правда жил на улице Сент-Оноре!

– А столяр Дюпле, а его дочки? – спрашивает другой французский профессор.

– Про столяра тут ничего нет.

– Ищи дальше!

Наконец нашли про столяра и дочек. В какой-то совсем старой книге. Правда, там не было про собаку. Но в собаку поверили. Раз всё сходится, то и собака должна выплыть, если хорошенько поискать.

– Но вы-то откуда это знаете? – спросил профессор. – Такие мельчайшие детали нашей истории, которые даже нам не известны?

– Да в СССР каждый девятиклассник это знает! – говорю. – Это же рассказ из школьной хрестоматии».

– Как же так получилось? – спросил я Алексея.

– Да очень просто, – сказал он. – Французы не очень любят Робеспьера. Вот Мирабо и жирондистов – обожают. А якобинцев задвинули в дальний угол памяти. А у нас – наоборот. Жирондисты – соглашатели, якобинцы – герои, и Робеспьер самый главный молодец. Ну как про такого не написать в учебнике?

суета и томление духа

Шаг вправо, шаг влево

Шувалов ждал Лёлю в парке.

Он был начитанный человек, и ему приятно было, что это – первая строка из рассказа Юрия Олеши «Любовь». Правда, у Олеши было «ожидал» – но это, на вкус сегодняшнего Шувалова, звучало старомодно и неловко.

Он ходил сюда гулять с мамой, сто лет назад. Парк тогда казался гораздо больше. Наверное, потому, что сам Шувалов тогда был маленький. Он сдвинулся с лавочки, присел на корточки, огляделся. Деревья сразу стали высокие, и забор исчез за подстриженными кустами акации. Шувалов поднялся во весь свой длинный рост. Парк сразу стал виден как на ладони: аллейки, пересохший фонтан, песочницы и забор, за которым ехали машины. Шувалов снова сел. Вот так вроде бы нормально.

– Что ты вытворяешь? – засмеялась Лёля. – Зарядку делаешь?

Она подошла минуту назад и видела, как он то приседает, то встает.

Они поцеловались. Шувалову хотелось долгого поцелуя. Лёля торопилась.

– Что случилось? – спросила она, садясь и закуривая.

– Ты курить бросать собираешься? – спросил он.

– Ты меня за этим вызванивал? – сказала она. – Я на обед не пошла из-за тебя. Давай, веди меня в кафе.

– Лёля, серьезный разговор, – сказал Шувалов.

– Лучше по ходу питания, – сказала она. – Я проголодалась.

– А зачем ты куришь на голодный желудок? – сказал он.

– Женечка, отвяжись, родненький, – сказала она.

– Что? – возмутился Шувалов.

– Есть идем, нет? – спросила она. – Мне надо назад к без четверти два.

– Ты сказала, чтоб я отвязался? – изумленно повторил Шувалов.

– Женечка, – сказала Лёля, – ты слегка мыла объелся?

– Не груби! – вдруг нахмурился он. – Не надо хамства.

– Совсем с ума сошел, – засмеялась она и погладила его по щеке.

Он отдернулся.

– Хорошо, – со значением сказал он. – Ладно. Пусть. Пожалуйста. Как дай вам бог и все такое вообще, – у него дрогнул голос.

Повернулся и пошел прочь, оставив сумку стоять на скамейке.

– Держи, забыл! – догнала его Лёля у ворот парка и кинула в него сумку.

Сумка упала. Молния лопнула. Наружу полезли свитера, рубашки, джинсы, майки и носки, свернутые шариками. Показался ноутбук и прозрачная папка с дипломом и паспортом.

– Эх, ты! – сказала Лёля. – Разве так уходят к любимой женщине?

– Извини, – сказал Шувалов, сидя на корточках и запихивая всё обратно.

Он был образованный человек и понял, что это значит по Фрейду. Раз он оставил ей сумку – значит, на самом деле он все-таки хочет уйти к ней.

Ну, хорошо. Ну, допустим. А потом она будет ходить по дому в старых колготках и с голым верхом, в одном пуховом платке без лифчика – сексапил номер сорок восемь! – гасить окурок в яблочный огрызок, и требовать, и подхамливать, и слишком громко смеяться.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», – подумал начитанный Шувалов.

– Не злись, – сказала Лёля. – Приходи вечером. Но не раньше девяти.

– Да, да, конечно, – неопределенно сказал он. – Пока, до встречи.

Подхватил сумку и побежал к выходу.

Слава богу, тут же подошел трамвай.

Жена сказала, что сегодня придет домой рано. Самое позднее в три.

Надо было успеть разложить всё по местам до ее прихода.

магазин горящих путевок

Занзибар

Сначала все было хорошо.

Они обменялись эсэмэсками, уточняя час встречи, потом Наташа написала, что опаздывает и пусть Дима не ждет ее у метро.

Хотя она всегда настаивала, чтоб он ее встречал и чтоб обязательно на машине, хотя идти от метро было десять минут. Она быстро садилась в машину, прикрывая лицо – капюшоном дубленки, воротником плаща или зонтиком.

А вот теперь решила прийти сама. Пешим ходом.

Была зима. Дима помог ей снять сапоги, поцеловал коленки, и они, как это всегда у них бывало, сразу бросились в постель. Кофе и разговоры – потом.

Потом Дима встал, пошел на кухню, зажег огонь под заранее заряженной кофеваркой, сел на табурет и стал дожидаться бульканья и хлюпанья готового кофе. Обычно на это уходило минут пять. А Наташа тем временем успевала сбегать в душ.