Книга Госпожа Мусасино - Сёхэй Оока

Он не знал, когда Томико придет к нему, поэтому решил сам отправиться в «Хакэ». Почти месяц прошел с той поры, как он покинул дом Акиямы, поэтому и Митико не будет ругаться: «Да и что нужды в беспокойстве, будет ругаться она или нет. Она про меня и не думает, пожалуй».

Как и тогда, когда он впервые появился в «Хакэ» после возвращения с фронта, Цутому надел поношенную летную форму: настало время года, когда можно позволить себе одежду на такой толстой подкладке. Сегодня все напоминало то первое посещение «Хакэ», разве что тогда Цутому не взял с собой фотоаппарат, свисающий сейчас с его плеча. Это был дешевый аппарат японского производства, который оставил товарищ, деливший с Цутому комнату. Во время беспрестанных размышлений о Митико и «Хакэ», он выходил и снимал в окрестностях своего нового дома последние сохранившиеся после бомбежек и вырубок деревья Мусасино — дзельквы, японскую ольху, восковое дерево, изредка пробивающиеся сквозь опаленные огнем камни колоски ковыля. Он давно не был в «Хакэ», вот и решил взять с собой фотоаппарат, чтобы заснять здесь все, что стало объектом его воспоминаний. Фотоаппарат не имел никакого отношения к его цели — попробовать ближе сойтись с Томико, но был несомненным доказательством того, что сердце Цутому все еще не рассталось с мечтой о Митико. Когда Цутому шагал от станции к «Хакэ», в душе у него прокатились волны счастья. Он совершенно забыл о том, ради чего оказался здесь.

Невольно он, миновав дом Оно и Томико, пошел к Митико. Роща «Хакэ», как всегда, выделялась под ярким октябрьским небом. Цутому снял фотоаппаратом этот вид.

Потом сфотографировал старую, прогнившую калитку, у намокшего основания которой прилепился синий мох, словно осыпанный мукой, через эту калитку Цутому некогда заходил в усадьбу.

Сейчас калитка была закрыта на ключ. В день, когда Митико запретила себе думать о Цутому, она прикрепила на воротах крепкий висячий замок. Цутому попробовал два-три раза покачать калитку, и, когда сообразил, что она заперта, его охватила злость. Лощина «Хакэ», перекресток для перелетных птиц и бабочек, также служила дорогой и для людей. Старая дорога, вымощенная крестьянами, врезалась с одной стороны в краснозем, обходила вокруг усадьбы старика Миядзи и затем спускалась до бассейна реки Ногавы. Шагая по этой дороге, Цутому услышал в верхушках криптомерии шум крыльев вспугнутой им стаи фазанов.

Под склоном, у фасада дома Миядзи, обращенного на юг, выстроилось несколько кустов золотистых османтусов,[50]или душистых маслин. На них во множестве распустились последние в сезоне цветы. Пока Цутому шел среди одуряющего аромата этих цветов, его гнев пропитала сладкая тоска.

Он поднялся на веранду и позвал хозяев. В глубине темных комнат послышался шум, и на пороге появилась Митико. Цутому сразу же подошел к ней. Губы Митико не сопротивлялись, но в ее ладонях, упершихся в грудь Цутому, нарастала сила отторжения. Когда наконец они отстранились, чтобы разглядеть друг друга, Цутому увидел всю глубину несчастья, отразившегося на исхудавшем лице Митико, казалось, на нем остались только огромные глаза.

— Почему ты не позвала меня? — На этих словах он осекся.

Митико не ответила. Лишь слезы покатились по ее щекам. Все, что Цутому мог сделать, это усадить ее, поддерживая за плечо.

Им казалось, что биение их сердец раздается по всему старому дому «Хакэ».

— Акияма ведет себя ужасно. Я слышал, что он мучает тебя из-за денег.

— Да нет, я сама виновата. Я все потеряла. А хотела тебе подарить. — Сказав это, Митико впервые смогла улыбнуться.

— Глупо! Ничего мне не нужно! Я только обрадуюсь, если Миттян бедной станет. И Акияма не будет говорить, что у меня свой расчет имеется.

— Ах, все равно! Ты всегда о чем-то странном думаешь. — Митико постепенно успокаивалась. К ней вернулось ее сестринское отношение к Цутому, — Не надо. Если люди придут, будет нехорошо, — сказала она, отводя руки Цутому, пытавшегося снова обнять ее.

«Да почему же нельзя? — Цутому почувствовал отчаяние, словно в его груди образовалась пустота. — На наследство плевать, неужели она не понимает, что только любовь и важна! Не похоже, что она меня не любит, об этом и глаза, и губы говорят. Неужели она при нынешнем несчастном положении не понимает, что только это и может привести ее к счастью?»

После того как они при встрече, словно слепые, коснулись друг друга, Цутому и в голову не могло прийти, что этот поцелуй заставил ее вспомнить несчастье, заставил вернуться в собственную скорлупу.

Когда в конце лета из «Хакэ» неожиданно одновременно пропали Акияма и Томико, Цутому решил, что эти двое предали Митико. Но он не рассказывал ей о своей догадке, так как чувствовал, что, если она действительно стремится себя сдержать, это понапрасну еще больнее ранит ее. Однако после того, как Акияма сделал Митико такой несчастной, Цутому подумал, что когда-нибудь он вырвет ее отсюда.

— А не думаешь, что есть другая причина тому, что Акияма только о деньгах и говорит?

— Другая причина?

— Ну, например, из-за Томико, — проговорил он решительно и испугался, увидев, каким непроницаемым стало лицо Митико. Однако это выражение быстро исчезло с ее лица.

— Возможно, я знаю больше тебя, Цутому. Ты, наверное, хочешь сказать, что раз Акияма так себя ведет, то и мы можем вести себя как угодно, но я думаю, что это разные вещи!

В одиночестве Митико часто задумывалась о своей жизни, она чувствовала себя несчастной из-за того, что должна продолжать играть роль добродетельной жены. Но при встрече с Цутому Митико не смогла отказаться от своей роли. В этом заключалась особенность ее несчастной любви. Ей надо было думать о Цутому для того, чтобы выбросить из головы отношения Акиямы и Томико. Но когда Цутому сидел прямо перед ней, она старалась уничтожить в себе чувство к нему.

— Просто мне наконец надо понять то, что и так понятно. Ты меня не любишь.

— Это не правда. Но я считаю, что и для тебя и для меня так будет лучше.

— Это не означает, что ты обо мне думаешь. Это только мучает меня.

— Не говори так. Ты сильный. Ты столько вынес на войне…

— Если бы можно было стать счастливым без страданий, я бы обошелся без них. Нам обоим следует стать сильными ради этого. Неужели тебе не наплевать на мораль окружающих?

— Только у одной морали и есть сила. Ты должен понять это!

— Даже если и пойму, ничего не изменится. Если так будет продолжаться, мы с тобой никогда не станем счастливыми. Во всяком случае, наши отношения не станут праведными настолько, чтобы ты могла успокоиться!

Однако Митико любила его. Она взяла Цутому за руку и, покраснев, промолвила:

— Я люблю тебя. Поверь в это. Но в жизни есть нечто более важное…

— Ты лишь себя любишь! — прервал ее Цутому.