Книга Карьеристки - Галина Врублевская

В семье это всплыло как-то вдруг. В девяностые в обществе возникла мода отыскивать дворянские корни, они вдруг обнаружились едва ли не у каждого второго среди друзей Маргариты. Она почти испытывала стыд оттого, что ее бабка с дедом имели рабоче-крестьянские корни. Бабушке Клаве уже было за восемьдесят, у нее уже наблюдались провалы в памяти, но они касались настоящего. Она помнила то, что рассказывала прежде о своей семье. Но девочкой Рита без особого интереса слушала ее рассказы, а сейчас отнеслась с большим вниманием к семейной истории.

До войны баба Клава жила со своим мужем Александром Александровичем Куприяновым в ближнем пригороде Питера — Гатчине. Деда Саша, под этим именем он фигурировал в рассказах для Риты, работал на оборонном предприятии. И перед самой войной, в сороковом году, в семье родились близнецы: Оля — будущая мать Маргариты и Коля — отец Анечки. Кировский танковый завод, где работал деда Саша, начали эвакуировать в первые месяцы войны. И уже в июле Куприяновы ехали в теплушках на Урал, в Челябинск. Преодолев тяготы дороги, все же добрались до места без потерь. Дед уже вышел из призывного возраста, и хотя рвался на фронт, его не отпустили, так как на заводе нужны были специалисты. И все же он оказался на передовой, сопровождая в армейскую часть выпущенные заводом танки, причем в малоподходящий для гражданского человека момент боя. Позже бабе Клаве пришло извещение, что деда Саша пропал без вести. В то время могли пропасть по разным причинам: попасть под бомбежку, стать жертвой навета, загреметь в тюремные застенки, и баба Клава предпочла затаиться, смиренно приняв свою участь.

Это было темное пятно в семье Куприяновых. Другой вопрос, смущавший Маргариту, был связан с поздним для того времени рождением детей. Близнецы родились, когда бабушке Клаве было за тридцать, а деду и вовсе за сорок. Сама столкнувшись с бездетностью, Маргарита Андреевна выпытывала у бабки, как да почему они тянули с рождением детей, ведь по воспоминаниям бабки она вышла замуж, когда ей едва исполнилось шестнадцать. Баба Клава, слегка смущаясь, говорила о мертворожденном ребенке, о том, что после дети долго просто не получались. Она мало что рассказывала из своей жизни. Оля и Коля ввиду малого возраста не запомнили отца Александра Куприянова. И лишь с перестройкой бабушка осмелела, тогда и рассказала Рите, что дед ее был, по его рассказам, внебрачным сыном писателя Куприна, что бывал в его усадьбе в Гатчине, где служила прислугой его мать. Но ничего из рассказов мужа не помнила.

Погруженная в свои мысли Маргарита Андреевна не сразу заметила, что ее спутница не просто вытирает слезу, а уже всхлипывает навзрыд и судорожно сморкается, с трудом находя сухой уголок в насквозь промокшем платке.

Маргарита Андреевна порылась в своей сумке и отыскала свежую пачку бумажных платочков:

— Возьмите, Надежда Петровна.

Надежда Петровна высморкалась напоследок в свой замызганный платок и засунула его в карман расстегнутой шубы — в вагоне было жарко. Поблагодарила спутницу и сказала, улыбаясь с непривычной добротой во взгляде:

— Давай уж без отчества, что ли. Зови меня просто Надя. Чай, мы сестры с тобой.

Да, сестры, пусть двоюродные, но и это трудно было вообразить еще утром. Потрясение Надежды Петровны было еще сильнее, чем у Маргариты. Хотя мать Маргариты Ольга и росла в трудные послевоенные годы, но рядом с любящей матерью — бабой Клавой, и позднее та помогала ей нянчить внучку. У Нади жизнь складывалась труднее, ведь ее растила беспутная — с болью приходилось признать — мать.

Мать Наденьки звали Зинаидой, она была старшей дочерью бабы Клавы. Ей уже исполнилось четырнадцать, когда семья Куприяновых вместе с заводом эвакуировалась из Ленинграда в Челябинск. Она оканчивала школу, когда близнецы Оля и Коля делали первые шаги. Зина повзрослела рано, и особенно быстро, опережая ум, созрела ее фигура: крепкая налитая грудь, широкие бедра при тонкой талии. При том, что жила семья впроголодь, пухленькое тело девушки выглядело на загляденье аппетитным.

Семья жила на окраине Челябинска в маленьком частном домике, принявшем эвакуированных ленинградцев. Отец почти круглые сутки пропадал на заводе, мать — бабушка Клава не могла отойти от годовалых близнецов, а Зина была предоставлена сама себе и предавалась невинным развлечениям. Особенно любила она выступать вместе с другими школьниками перед ранеными в госпитале, пела, подражая Клавдии Шульженко. Тогда же начала постреливать самокрутки с махоркой, объясняя это тем, что ей необходимо покурить, чтобы поставить низкое контральто.

Когда в сорок втором году отец — деда Саша уехал на фронт с наладочной бригадой и не вернулся, материальное положение семьи катастрофически ухудшилось. Маленькой пенсии не хватало на пропитание даже при карточном снабжении, и встал вопрос о том, что Зина должна пойти работать на завод, поскольку бабе Клаве не на кого было оставить постоянно болеющих близнецов. Но Зина вдруг воспротивилась. Как: трудиться от зари до зари? Прощай аттестат, мечта о театральном институте, и даже не останется времени, чтобы выступать перед ранеными в госпитале.

Баба Клава отвела старшую дочь в отдел кадров завода, где прежде трудился ее муж.

Оформление длилось долго, завод был секретный, и органы пристально изучали анкету и биографию каждого вновь поступающего. Однако Зина не стала дожидаться, когда власти дадут добро ее кандидатуре и примут ученицей фрезеровщицы в цех. Однажды она пришла домой и торжественно объявила матери, что забрала заявление с завода, поскольку ее примяли судомойкой на госпитальную кухню. А вскоре принесла первую получку и первые продукты, отоваренные, по ее словам, по карточкам. Ассортимент продуктов, правда, вызвал у бабы Клавы сомнение: Зина приносила и консервы с тушенкой, и даже сухофрукты, что простым обывателям не полагалось.

«Так я же в госпитале работаю!» — с гордостью заявляла Зина. Лишь позже — Зине тогда исполнилось шестнадцать, когда у девушки начал расти живот и обнаружилось, что она беременна, выяснилось, что списке служащих при кухне она не числилась. Поговаривали о ее связи с начальником госпиталя, но она сохранила в тайне, кто был отцом ее будущего ребенка. И в графе «Отец» свидетельства о рождении дочери поставили прочерк. Девочку назвали Надей, и сейчас, спустя семьдесят лет, она сидела напротив Маргариты уже в облике пожилой тучной женщины.

Но когда незаконнорожденная девочка, как тогда говорили о детях, чьи отцы не признали их, появилась на свет, не было уверенности, что она выживет и будет жить долго, потому что у юной мамы Зины не было никакой поддержки. Начальника госпиталя вскоре направили служить в другое учреждение, а баба Клава, сама с малолетними близнецами, сама едва сводившая концы с концами, велела убираться старшей дочери из дома вместе с ее «ублюдком» на все четыре стороны. Близнецам только-только исполнилось три года:

— Ты посмотри на мать-то, — говоря о себе в третьем лице, кричала баба Клава, — кожа да кости, волосы прядями выпадают. И бог знает, когда война еще закончится. Чтобы твоим брату и сестре жизнь сохранить, от себя последнее отрывала. Но тянуть твою девку уже сил моих не хватит. Хватило ума родить в шестнадцать, давай и расти ее сама.