Книга Агни Парфене - Светлана Полякова

— Пойдем, — вздохнула она. — А то это даже неприлично как-то — стоим тут, смотрим… Кстати, а что за тип неприятный с ней?

— Один человечек, который придумал оправдание собственной бездарности, — едва заметно поморщился Саша. — Не хочется о нем. Знаешь, есть такие люди, в которых только тщеславие, а так как все другие движения души отравлены тщеславием, остаются только обида и злость. Таких людей обычно жалко.

— Подожди, — вспомнила она. — Я его, кажется, видела. Ну да. Его показывали по телевизору. Какая-то выставка дурацкая, и он там рубил топором иконы… Бррр. Как же странно, что она с ним.

Они уже поднимались по узкой улице в гору и почти дошли до старого шестиэтажного дома, на фасаде которого был изображен лев.

— Огнегривый, — пошутил Саша, — вот он встречает нас, видишь?

И она ответила — что еще не хватает синего вола, исполненного чудес, а он сказал ей, что это, наверное, имелись в виду они. Она — синий вол, исполненный чудес, а он — орел со светлым, незабываемым взором. И пока они поднимались на верхний этаж, они смеялись. Лика почти забыла уже странную девушку и вспомнила ее, когда он открыл дверь.

Она сама не знала, почему снова увидела ее, — какая связь была между этой старой квартирой и этой девушкой, Лика не могла понять.

Дом, в котором жил Саша, был пропитан одиночеством. Так бывает иногда со старыми квартирами, где жили большие семьи, а потом вдруг все изменилось — и вот теперь, когда все ушли и остался кто-то один, стены дома словно остывают, и голоса — едва слышны уже, только — гулкие шаги… И стеллажи, доверху забитые книгами, уже никому не нужны. И круглый, огромный стол под старинным абажуром с бахромой — вряд ли вокруг него когда-нибудь соберутся теперь гости.

На стене висели портреты и фотографии, и ей сразу бросился в глаза большой портрет старика с напряженным взглядом — Лике показалось, что он смотрит на нее очень внимательно, пристально и подозрительно. Ей даже захотелось показать ему язык, этому старику, и сообщить, что так рассматривать незнакомого человека неприлично. Рядом — картина, огромная, во всю стену — Лика присвистнула даже, увидев старинный замок, слегка освещенный луной… «Ничего себе, — подумала она. — Это же восемнадцатый век. Это же целое состояние…»

— Ой, я свистнула, денег не будет, прости, — сказала она Саше, вошедшему в комнату с подносом, на котором была расставлена посуда. Лика тут же определила, что фарфор тоже мейсенский, настоящий. Чашки с восхитительными голубыми незабудками и — ангелы…

— Их и так не будет, — рассмеялся он. — Свисти не свисти, а взяться им неоткуда…

«Ничего себе, — подумала она. — Он же должен знать, что сидит на сокровищах».

— Ну, если продать вот эту картину, то можно безбедно жить до старости, — сообщила Лика.

— Это если продать, — кивнул он. — Только я ничего не продаю. Прав не имею. Так что — остается любоваться, пока я не нашел для нее подходящего места.

— А что это?

— Художник неизвестен, — сказал он. — Это, как мне рассказывал дед, замок Хунедоара. Валахия. Мрачноватое место. Говорят, там водятся призраки… — И он подмигнул ей, мягко улыбнувшись. — Но чай остывает. Так что я потом расскажу тебе о замке Хунедоаре, в который я должен вернуть эту картину.

— А твой дед — он на портрете? — поинтересовалась она, чтобы отвести взгляд от мрачноватого замка, который притягивал ее против воли.

— Нет, на портрете прадед, — сказал Саша. — Мой дед был совсем другим. А это — прадед, про которого разное говорят… Пожалуй, он был странным человеком. И весь состоял из противоречий. Он словно спорил сам с собой всю жизнь, и так и не нашел со своим сложным альтер эго общего языка. Хотя — дед утверждал, что он спорил всю жизнь с Богом. И с Ангелами. Кстати, наши очень далекие предки приехали в Россию из Валахии. Поэтому, наверное, прадеду был так дорог этот пейзаж.

— Надеюсь, что не граф Дракула был вашим далеким предком? — засмеялась Лика.

— Нет, — покачал он головой. — Мой прадед был страшнее. Куда страшнее. Может быть, поэтому он и терпел такие муки всю свою жизнь. И мы — отвечаем за его грехи. Ладно, давай об этом тоже не будем…

Он улыбнулся ей, только глаза оставались потемневшими, и Лика поняла — ему очень хочется все ей рассказать. Он живет с этим гнетом в душе. Но — пока он ей не совсем доверяет.

— Мне кажется, если ты отправишь эту картину в тот замок, тебе станет гораздо легче, — сказала она.

— Да, — согласился он. — Но еще я должен вернуть то, что забрал мой прадед. Пойдем, я покажу тебе ее.

Они прошли по длинному, темному коридору — Лика снова удивилась размерам Сашиного жилища и подумала — как же ему тут пусто, одиноко и страшно бывает, наверное.

Она уже знала, что он совершенно один, и ее переполняла жалость к этому немного странному, замкнутому человеку.

— Вот сюда, — сказал он, открывая дверь.

Комната, в которую он ее привел, отличалась от других. Огромное окно хорошо освещало ее. Комната была удивительно светлой и радостной. Огромный иконостас занимал целую стену — как в храме. Впрочем, иконы в основном были новые, только две иконы резко выделялись на общем фоне. Одна — старинная, стояла в самом центре и изображала Господа Вседержителя. А вторая…

Честно говоря, Лика даже не поняла сначала, что это икона. Она была совершенно черная, только неуверенной рукой изображенная Богородица — при взгляде на Нее Лика подумала, что человек, изобразивший Ее, был начинающим, или… Просто сделал это намеренно. Чтобы спрятать от любопытных и злых глаз сокровище.

— Вот она, — сказал Саша и достал именно эту икону. — Возьми в руки. Пожалуйста…

Она кивнула — почему-то ей было страшно прикасаться к ней. Она зажмурилась, и…

Когда она взяла ее, она невольно ахнула. Необыкновенный свет заполнял теперь все пространство, и ей казалось, что она видит огромную радугу — всех цветов, и эта радуга вокруг, она везде, она заполняет собой весь мир, и — становится так легко и радостно, и не хочется открывать глаза, совсем не хочется возвращаться назад.

И там, в самом центре этой радуги, сиял образ — Лика никогда еще не видела такой красоты, такого живого взгляда, наполненного теплым сиянием, и — где-то очень далеко пели колокола и хрупкий голос читал нараспев:

Заступнице усердная, надеждо ненадежных, —

Радуйся, Невесто Неневестная!

В бедах и скорбех помощь нам, покров и утешение, —

Радуйся, Невесто Неневестная!

Она невольно повторяла эти слова про себя, словно пыталась их запомнить, сохранить в душе.

Откуда-то издалека доносился звон колоколов. Два голоса переговаривались совсем тихо, и — вдруг раздался оглушительный грохот, похожий на взрыв, а потом — все стихло, и Лика оказалась в кромешной темноте, только — звон колокола, все тише, и тише, и тише, пока совсем не смолк колокольный звон, и стало страшно и пусто.