Книга Якутия - Егор Радов

- Вы что, заснули, что ли?! - громко спросил Головко.

- Да я...

- Сейчас Амадей уже приедет. Встаньте прямо, руки по швам, носочки в стороны, затылок касается воротника. Живот уберите, грудь выставьте. Подбородок выше головы.

- Чего?!

- Да ну тебя в зындон, Исаич!.. Что, так понравилось вино лучшего мира?!

- Я устал, - мрачно сказал Жукаускас;

- А мне все равно, - прошептал Головко.

- Это он?

Прямо на них ехала большая желтая в коричневую полоску машина с открытым верхом. За рулем сидел загорелый седой человек с улыбающимся приветливым лицом. Он насвистывал и курил тонкую сигару. Подъехав, машина остановилась, и человек вопросительно посмотрел на Головко.

- Я... Это... Ну... Давайте... - запинаясь, пробурчал Софрон Жукаускас. Головко презрительно повернулся к нему, потом подошел к машине, усмехнулся, хлопнул в ладоши и крикнул:

- Заелдыз!

Человек выключил мотор, неспеша открыл дверцу машины, высунул одну ногу, а потом вдруг стремительно выпрыгнул из машины и бросился Головко на шею. Он обнял изумленного Абрама, громко поцеловал его в подбородок, издал какой-то торжествующий визг и начал выкрикивать:

- Заелдыз!.. Заелдыз!.. Ура!.. Наконец-то вы здесь!.. Любимая партия любимой страны!.. Заелдыз! Я так волновался!.. Я давным-давно передал Августу о том, что связь прервалась, и я уже думал... Ведь я предлагал! Но я не могу пойти против. Заелдыз!.. И вот вы тут, дорогие мои! Как вы делаете?

- Чего? - спросил оторопевший Софрон, когда человек перешел к нему и обнял его за плечи.

- Меня зовут Ваня. Я агент Либерально-Демократической Республиканской Партии Якутии, и я наконец вас дождался. А вы можете сказать свои имена?

- Меня зовут Абрам Головко, - мрачно сказал Головко. - А это - Софрон Жукаускас. Где следующий агент?

Лицо человека помрачнело и он затараторил:

- Нет, потом, потом... Я вам все объясню, может, и не надо ничего этого... Тут такое дело...

- Где агент?! - угрожающе спросил Головко.

- Да я вам все расскажу! Поедемте ко мне, вы ведь устали, я уже все приготовил - радость-то какая! Все равно, раньше завтрашней ночи вы не улетите...

- Опять лететь?! - воскликнул Софрон.

- Ну... Это. Вот сюда садитесь, в машину, поедем, у меня переночуете, у меня дом, мастерская там, я - художник, поэт, историк культуры, поговорим, я вам все расскажу, покажу свои работы, посидим...

- А что вообще здесь происходит? - спросил Жукаускас. - Откуда у вас в Мирном вот это все?

Павел Амадей Саха лукаво улыбнулся, щелкнул пальцами и медленно проговорил:

- Я все обо всем расскажу. Садитесь, пожалуйста, внутрь моего красивого автомобиля,

- С удовольствием, - сказал Головко, открывая переднюю дверцу машины.

- Ну хорошо, - согласился Софрон, садясь назад.

- Чудесно! - вскричал человек, занимая водительское место. - Итак, мы сейчас поедем со страшной прекрасной скоростью вперед, ко мне, в мой великолепный счастливый дом, расположенный в конце тенистой улицы, на которой растут магнолии и бананы!

Сказав это, он резко завел мотор и рванул вперед с таким остервенением, что Жукаускас чуть не вылетел из машины. Они выехали на темную, кривую, пустынную улочку, и быстро понеслись по ней, еле успевая поворачивать так, чтобы не врезаться в углы домов или в низенькие деревья с большими лиловыми цветами. Павел Амадей Саха включил фары, и их яркий свет петлял впереди, словно загоняемый собаками заяц. Он держал руль одной рукой, а другую поднял вверх и выставил три пальца, как будто это имело какой-нибудь смысл. Тормоза визжали, мотор чуть слышно урчал, теплый свежий ветер дул Жукаускусу прямо в лицо, заставляя его закрывать глаза, или отворачиваться; Головко улыбался, развалившись в своем кресле и смотря направо; и высоко в небе, с севера на юг, летел белый самолет, и его красные ритмичные мигания были похожи на световые эффекты в какой-нибудь дискотеке.

- В шмат!!! - крикнул Павел Амадей Саха, громко расхохотавшись, совсем как торжествующий свою победу отвратительный наглый злодей.

- Лапоша! Вырежу! Жрю! На авениду Гвоздей!

Он крутанул рулем, и машина выехала на широкий оживленный проспект, по которому ехало много автобусов, троллейбусов, мотоциклов и автомобилей. Он постоял несколько секунд, а потом быстро повернул налево, и тут же обогнал мотоцикл с коляской. Он устремился вперед, давя на газ с наслаждением наркомана, нажимающего большим пальцем на поршень шприца, который отправляет вожделенный раствор в жаждущую вену. Он бросил руль, хлопнул в ладоши, и затем снова его схватил, довольно усмехнувшись, как нашкодивший воспитанник детского сада. Он закрыл глаза, изобразив слепого, управляющего автомобилем, обреченного на жуткую кровавую катастрофу, а потом снова их открыл, весело ухмыльнувшись, словно девочка, правильно выполнившая все упражнения игры в веревочку. Он вытащил левую ногу и положил ее на дверцу, скособочившись при этом, будто неумелый ученик циркового училища, и через какое-то время поставил ее обратно рядом с педалью тормоза, загадочно улыбнувшись, как находящийся при исполнении своих обязанностей натренированный тайный агент разведки, или гангстер. Он увеличил скорость.

- Эй, - сказал Софрон сзади, - может быть, немножко потише?

Павел Амадей Саха громко тормознул, пропуская старушку в розовых шортах, которую он чуть не сшиб, и ничего не отвечая, поехал дальше. К Жукаускасу повернулся Головко. Софрон наклонился к нему, но Абрам ничего не сказал и отвернулся.

- Эй! - крикнул Софрон. - Почему вы так едете?!

Тут машина резко остановилась у тротуара, и мотор смолк. Наступила пауза, ничего не произошло, трое существ сидели в этом механизме для более быстрого перемещения в пространстве и не произносили ни слога. Наконец Павел Амадей Саха медленно открыл дверцу, неспеша вышел из машины и подошел к сидящему Софрону Жукаускасу. В глазах его виднелись слезы, мерцающие желтым светом из-за фонарей авениды Гвоздей.

- Вы что!.. - жалобно воскликнул он. - Какой же якутянин не любит быстрой езды?!..

И он так напряженно и укорительно посмотрел в центр лба Софрона, что тот подумал, что сейчас взорвется череп и его мозги выстрелят вверх. Софрон кашлянул, слегка ударил ладонью по своему бедру, сделал виноватое лицо и мягко сказал:

- Простите... Извините... Я не думал... Я с вами!

Павел Амадей Саха отошел и снова сел за руль.

- До свидания, обиды! - крикнул он, поворачивая ключ зажигания. - Жизнь так легка.

- А я там был, - неожиданно сказал Головко.

И они опять помчались вперед по веселой бешеной дороге, наполненной автомобилями, мотоциклами, троллейбусами и автобусами, и ветер опять обвевал их лица, шеи и грудь, принося с собой нежную свежесть, дух ласкового ночного воздуха, и благоухающую насыщенную палитру запахов прекрасного города Мирного, существующего в густоте цветущих деревьев, в брызгах озерной, речной, океанской, дождевой чистой алмазной влаги, и в окружении своей загадочной нереальности, возникающей вдруг среди остальной действительности, как подлинно явленная сладкая греза. Все слилось в проносящемся мимо пестром мельтешений; кончились проспекты и улицы, и начались темные поля и новые уютные дома; бананы сменялись баобабами, и пальмы уступали свое место тальнику; бульвар превращался в стремительное шоссе, ведущее неизвестно куда; и когда наконец желтая, в коричневую полоску, машина с Павлом Амадеем Саха, Жукаускасом и Головко доехала почти до того самого места, где совершил недавно посадку вертолет, работающий на службу <зу-зу>, она вдруг свернула направо в узенький проезд, и, проехав пять домов, остановилась напротив шестого, напоминающего увеличенный в четыре раза якутский четырехугольный балаган. Бесшумно раздвинулись бежевые ворота, раскрывая въезд, Павел Амадей Саха радостно поднял руки вверх.