Книга Правила игры - Элизабет Зухер Мун

Одним быстрым движением он распорол костюм от горловины до паха. Конечно, он мог просто дернуть за молнию, но тогда не было бы такого эффекта.

— Женщинам не разрешается носить брюки, — говорил он дальше. Брюн удивленно посмотрела на него. При чем здесь брюки? Все носили брюки, если занимались работой, которую просто удобнее было делать в брюках. Может, это просто предлог, чтобы стянуть с нее всю одежду? Он просунул нож сверху в одну штанину и разрезал ее донизу, потом вторую. Брюн уставилась прямо перед собой. Они ждали, как она себя поведет.

— Женщинам не разрешается носить мужскую обувь.

По его знаку двое других схватили ее за ноги и стащили ботинки. Как глупо, глупо, глупо. Ботинки тоже сшиты на заказ, это ее ботинки, а она ведь женщина, значит, и ботинки женские, а не мужские. Те, кто стаскивал ботинки, одновременно отпустили ее ноги, и они ударились о холодный пол.

Их командир снова подал кому-то знак, и с нее стащили остатки костюма. Она вполне была готова к этому. Лицо ее приняло горделивое выражение.

«Смотри, смотри хорошенько. Ты поплатишься за каждый свой похотливый взгляд».

Но во взгляде командира не было похоти. Он, не отрываясь, смотрел на ее живот, на клеймо зарегистрированного эмбриона и генетический номер.

— Мерзость какая, — выдохнул один из пиратов. Он вытащил из-за пояса свой огромный нож, но командир жестом остановил его.

— Действительно, люди истинной веры не вправе вмешиваться в Божьи планы при рождении детей. Эта женщина как раз результат такого вмешательства. Но она в этом не виновата.

Брюн расслабилась, она даже сама не заметила, что до этого так напряглась. Командир наклонился к ней, чтобы получше разглядеть клеймо, потом потер его пальцем. Брюн подумывала, не ударить ли его коленом в лицо, но их здесь так много, придется выждать.

— Мне это совсем не нравится, — сказал один из пиратов. — Какие еще извращения могли в нее заложить…

— Мы сможем искоренить любое из них, — ответил командир. — А она сильная и хорошо сложена. Судя по всем бумагам, несет гены умственного развития и крепкого здоровья. Было бы глупо не воспользоваться этим.

— Но…

— Она не представляет никакой угрозы. — И он снова посмотрел прямо на Брюн. — Ты все еще думаешь, что тебя спасут и ты сможешь вернуться ко всем своим извращениям и мерзостям. Ты все еще не веришь, что с твоей прежней жизнью покончено. Но подожди. Скоро ты убедишься. Говорить ты больше уже не будешь, ты уже сказала свои последние слова.

Что он имеет в виду? Неужели они все-таки убьют ее? Брюн с вызовом смотрела на их командира.

— Будешь использована по назначению, большего ты не заслуживаешь, а в качестве немой самки-производительницы никакой угрозы представлять не будешь.

Когда до нее дошел смысл сказанного, она вздрогнула всем телом. Немой? Что такое он… неужели они вырвут ей язык? Но такие вещи делают только варвары…

Он рассмеялся, видимо, у нее сильно переменилось выражение лица.

— Теперь я вижу: ты наконец поняла. Ты, конечно, не привыкла к такому обращению. Не то, что с твоим слабаком-отцом, которого можно и уговорить на все, что угодно. Да и другие ваши мужчины ни на что не годятся. А ты до сих пор якшалась только с такими. Но теперь все. Мир больше не услышит голосов неверных, мы сделаем так, что замолчат все, кто не знает истинного Бога. А по Писанию, женщины с уважением и покорностью молчат при мужчинах. Ты была рождена во грехе и мерзостях, но теперь будешь служить всемогущему Богу. Когда мы сочтем необходимым, мы усыпим тебя, а когда ты проснешься, голоса у тебя уже не будет.

Она вздрогнула всем телом… против своей воли. Она пыталась высвободиться, хотя знала, что это бесполезно. Окружавшие ее мужчины смеялись во все горло. Какой самоуверенный, наглый смех. Брюн заставила себя успокоиться. Как она ненавидит эти свои слезы!

— Сейчас мы тебя запрем. Хорошенько обдумай все. Я хочу, чтобы ты знала обо всем, что тебя ожидает, чтобы ты понимала — это тоже часть твоего воспитания. Ты должна свыкнуться с мыслью, что ты ничто, тебя никогда не услышит ни один мужчина. Ты будешь молчать, потаскушка, как и положено молчать женщинам.

Это невозможно. Разве с ней может произойти подобное? С ней, дочерью Спикера Большого Совета? С ней, молодой женщиной, которая лазала по самым сложным альпинистским маршрутам? С ней, которая получила столько наград за меткую стрельбу? С ней, которая ездила верхом и никогда ничего не делала против собственной воли. Она читала о таких вещах в скучных книгах по истории далекого, прошлого. С ней такое не произойдет. И, к своему стыду, она знала, что они читают ее мысли в ее глазах, слезах, в каждом вздрагивании ее тела. И именно над этим смеются.

— Уведите ее, смотрите, чтобы руки у нее все время были в наручниках. Начинайте с четверки. Пока только физиологический раствор, ничего больше.

Ничего больше. И как долго? Вдруг она поверила. Все происходит на самом деле, все правда, но… не может быть! Ее грубо подтолкнули вперед, она ступала на пол босыми ногами и ощущала каждую неровность, которую раньше скрадывали ботинки. Она замерзла, но еще дрожала от страха, страха, который раньше никогда не могла понять, хотя читала много старинных книг из библиотеки отца и смотрела много разных фильмов на кубах.

В каюте четверо мужчин уложили ее на койку, совершенно не обращая внимания на ее сопротивление, крепко-накрепко закрепили руки в наручниках по бокам койки, ноги тоже связали. Брюн попробовала разжалобить их взглядом: «Ослабьте кляп, на секундочку, пожалуйста, пожалуйста!» Они только ухмылялись, самодовольно и удивленно. Вошел еще один, взял ее руку, точным движением ввел под кожу иглу номер четыре. Она уставилась на бутыль с физиологическим раствором, которую подвесили за крюк наверху.

— Когда мы будем готовы, — сказал один из них с улыбкой, — то усыпим тебя. Добро пожаловать в реальный мир.

Брюн ненавидела их всех, терпеть не могла, но что толку.

Она заснет… все будет как во сне, даже когда она проснется. Плохой сон, страшный. Она пойдет потом, расскажет обо всем Эсмей и извинится за то, что смеялась над ней когда-то. Она…

Проснулась она из-за того, что почувствовала боль. Она стряхнула с себя остатки сна. Во рту никакого кляпа, можно спокойно дышать. Неужели они… Но вот он, язык, она его чувствует, правда, какой-то слишком большой, словно ему тесно во рту. Значит, нет. По крайней мере пока еще нет. Она сглотнула. Как больно, все горло как открытая рана. Осторожно огляделась. Никого… руки прикованы к краям кровати, капельница на месте, но никого из пиратов не видно. Она вздохнула с облегчением… а-а-а.

И застыла в ужасе. Ни звука. Попробовала снова, потом еще раз. Ни звука, только воздух свистит в горле. И страшная боль. Она попробовала шептать и обнаружила, что может складывать слова, может шипеть и цокать (хотя от этого боль в горле становилась просто невыносимой), но звуков не получалось, ее бы не услышал даже человек, находившийся рядом.