Книга Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь... - Татьяна Алексеева

Анна прикрыла глаза и в последний раз заставила себя во всех подробностях вспомнить Париж со всеми его узкими улочками, старинными домами и уютными кофейнями. Вспомнила мастерскую Амедео и все сделанные его рукой рисунки, на которых он изобразил ее, вспомнила ревность Николая и его бесконечные требования уехать домой, в Россию, вспомнила свои колебания и принятое в конце концов решение остаться с мужем. А потом открыла глаза и стала смотреть вперед — на пыльную дорогу, в конце которой ее ждал их с Николаем дом и долгая жизнь без поэзии.

Ее лицо оставалось спокойным и даже как будто радостным. Только глаза были слишком влажными и блестели чересчур ярко, но спутники Анны, занятые придумыванием новых развлечений, не видели этого.

Глава XVI

Россия, Санкт-Петербург, 1911 г.

Слишком сладко земное питье,

Слишком плотны любовные сети.

Пусть когда-нибудь имя мое

Прочитают в учебнике дети…

А. Ахматова

За окном лил вечный петербургский дождь и летали мокрые желтые листья. На улице было холодно, мокро и неуютно, там с каждой минутой росли глубокие лужи, и с каждым порывом ветра покрывалась рябью черная вода в Фонтанке. Одним словом, в полном разгаре обычная для столицы осень. И хотя собравшиеся в комнате несколько молодых мужчин и женщин давно привыкли к такой погоде и даже научились не слишком грустить в такое время, всем им было очень приятно думать о том, что ливень и ветер бушуют за прочной каменной стеной, а сами они сидят в теплой и уютной комнате. А когда хозяин квартиры Сергей Городецкий задвинул шторы, окончательно отгородившись от внешнего мира, и зажег расставленные на столе и каминной полке свечи, чувство уюта особенно усилилось.

— Ну, рассаживайтесь! — широким жестом указал гостям на диван и кресла хозяин.

Те переглянулись, взглядами спрашивая друг у друга, кто какое место хочет занять. Николай Гумилев предложил жене Анне занять одну из половинок дивана, но она молча покачала головой и, присев на краешек кресла, стоявшего напротив, положила перед собой на стол стопку бумаги. Вид у нее при этом был крайне серьезный. Секретарю только что созданного литературного общества полагалось каждую минуту быть наготове, чтобы записывать все важные высказывания присутствующих. А делать это, сидя с мужем в обнимку на диване, было бы весьма неудобно.

Николай чуть заметно улыбнулся и, решив поддержать игру, придал своему лицу такое же сосредоточенное выражение и придвинул поближе к Анне чернильницу и одну из свечей. Глаза молодой женщины потеплели, и Гумилеву вдруг тоже стало радостно. Их маленькое собрание в темной комнате при свечах выглядело таким таинственным и романтичным, было так похоже на заседание каких-нибудь заговорщиков прошлого! «И ведь в каком-то смысле так оно и есть! — неожиданно понял Николай. — У нас тут тоже заговор, тоже создается тайное общество. Заговор против старой поэзии, который свергнет все ее ограничения и даст одаренным людям настоящую свободу!»

— Не стесняйтесь, садитесь, мы же здесь все свои! — с легким нетерпением в голосе подгонял хозяин остальных приглашенных. Рядом с Гумилевым на диван опустился Александр Блок. Он тоже слегка улыбался, поглядывая то на сосредоточенную Анну, то на нетерпеливо потирающего руки Городецкого, и Николай мог поклясться, что ему их тщательно подготовленное собрание кажется детской игрой. Захватывающей, интересной, но игрой, цель которой всего лишь в том, чтобы потешить их самолюбие, дать иллюзию того, что их деятельность важна. «Что ж, пусть думает так, — усмехнулся про себя Гумилев. — Время покажет, кто из нас прав».

Должно быть, в его взгляде тоже ясно промелькнула эта мысль, и Блок, догадавшись, о чем подумал его сосед, незаметно улыбнулся, на этом их безмолвный обмен насмешками окончился. Все остальные гости Городецкого заняли свои места. Плюхнулся на диван с другой стороны от Блока Осип Мандельштам. Он поглядывал на собратьев по перу с интересом, но без особого нетерпения. Должно быть, его мысли больше занимала начавшаяся недавно учеба в университете, куда он так стремился поступить, а не предстоящее обсуждение современной поэзии. Насколько Гумилев успел узнать Осипа за то недолгое время, что они были знакомы, этот человек с легкостью мог думать о нескольких разных вещах одновременно.

Елизавета Кузьмина-Караваева выбрала себе место напротив Блока, но при этом старательно смотрела в сторону, словно боясь даже случайно встретиться с ним глазами. Неужели их давняя ссора все еще давала о себе знать? Гумилев бросил на Елизавету любопытный взгляд, но сразу же заставил себя отвести его. Личные дела друзей-литераторов его не касались, главное, что все они заинтересовались их с Сергеем идеей и пришли на собрание. И жаль, что не смог приехать супруг Елизаветы: грамотный юрист был бы им очень полезен. Ну, да, может, его еще удастся зазвать на следующее заседание!

Владимир Нарбут и Михаил Кузмин тоже ждали начала заседания с тщательно скрываемым нетерпением. Первый поглядывал на Городецкого и Гумилева с надеждой, второй — с некоторой иронией. С мрачным видом сидел погруженный как всегда в какие-то свои невеселые мысли Владимир Пяст. В ожидании, пока все рассядутся, он с рассеянным видом перебирал лежавшие на столе журналы. Покосившись на него, Анна смущенно отвела взгляд: среди прочих изданий там был и третий номер «Всеобщего журнала», и Пяст как раз раскрыл его на середине.

— Это ваши стихи? — спросил он, заметив смятение Анны и развернув к ней страницу с хорошо знакомым ей названием «Старый портрет».

— Мои, — кивнула молодая женщина.

— Красивый вы взяли псевдоним. Ахматова… — задумчиво произнес Мандельштам, заглядывая в журнал.

— Это фамилия моей прабабушки, — объяснила Анна, неуверенно посмотрев на Николая. Она знала, что это стихотворение, как и несколько других, предшествовавших ему, казалось ему неудачным, хотя он и пытался скрывать свое отношение к ее поэзии. Но в тот момент Гумилева больше занимала предстоящая беседа с друзьями.

Убедившись, что все расселись и готовы слушать, Городецкий опустился в кресло во главе стола и постучал по подлокотнику пером, привлекая всеобщее внимание.

— Дамы и господа, я еще раз хочу поприветствовать вас всех в этом доме! — торжественно произнес он.

Рука Анны с зажатым в ней пером замерла над чернильницей. Она готовилась записывать каждое слово предводителя собрания. Остальные приглашенные, потеряв остатки терпения, заерзали на своих местах. Старые, рассохшиеся кресла и диван громко заскрипели.

— Раз вы согласились сюда прийти, значит, вас как минимум заинтересовала наша с Николаем Степановичем идея, — продолжил Городецкий. — А некоторые из вас, я надеюсь, разделяют наши взгляды на поэзию. Или, может быть, разделят их позже. Если мы сумеем убедить их в нашей правоте.

Александр Блок, уже не скрываясь, громко хмыкнул. Анна и Елизавета наградили его укоризненными взглядами, Пяст и Нарбут недовольно поджали губы. Один Гумилев полностью сохранял спокойный и невозмутимый вид. Анна, заметив это, уважительно кивнула, и Николаю стало немного стыдно. Он-то знал, что на самом деле ему не потребовалось никаких усилий, чтобы сохранить спокойствие. Никаких обид на Блока за то, что он так скептически отнесся к созданию их сообщества, молодой человек не испытывал. Скорее уж наоборот — он был рад, что в их тесной компании нашелся один человек, думающий иначе. Ведь с ним можно будет спорить, ему можно будет доказывать свою правоту — и это сделает их собрания намного более интересными! Да и полезными тоже, потому что, отстаивая свои взгляды, они научатся особенно четко их формулировать. За это Блока следовало поблагодарить, а не обижаться на его недоверие!