Книга Наш маленький Нью-Йорк - Лора Брантуэйт

Он получил работу, ему бы радоваться, но… Он чувствовал, что она сейчас крадет у него слишком много сил, слишком много его самого — и не остается того, что он мог бы дать Эмили. Должен был бы дать. Он хотел смеяться от счастья каждый раз, когда видел ее — вместо этого только улыбался и целовал. Он хотел проводить с ней часы — вместо этого по-настоящему с ней бывал по нескольку минут в день, когда не спешил на работу, не приходил в себя после работы и не думал о проблемах на работе.

Он почти тосковал по тем дням неустроенности, когда можно было заниматься своими делами сколько захочешь и наслаждаться Эмили.

В их отношениях появился секс, а общения и тепла стало меньше, и в этом заключался парадокс, который пугал его.

Эмили была нужна ему, очень нужна — но она жила словно за стеклом. Он видел ее, отчетливо, подробно, но не мог достучаться, узнать, что с ней происходит. Ему, обескровленному проблемой поиска денег и стабильности, выдохшемуся на новом поле деятельности, не хватало сил, чтобы разбить проклятую прозрачную стену, вытащить Эмили в нормальный мир, прижать к себе, почувствовать, как бьется ее сердце и о чем оно бьется…

13

— Твой взгляд перестал быть голодным, но и гореть тоже перестал, — как-то заметил Мэтт, когда они выбрались пятничным вечером выпить по стаканчику в баре.

Тому не очень хотелось алкоголя, да и домой он отправился бы с большим удовольствием, но он уже давно чувствовал вину перед другом за то, что они мало видятся в последнее время.

— Ты к чему? — осведомился Том, подавив вздох.

Мэтт попал в точку.

— Боюсь, что, если стану развивать эту тему, ты разобьешь мне нос и Мэри расстроится: завтра день рождения у ее двоюродной сестры, мы приглашены в составе «образцовой пары».

— Не бойся, я настроен мирно, — хмыкнул Том.

Он даже порадовался, что Мэтт вытаскивает его на этот разговор. Разговоры иногда отлично помогают разложить вещи в голове по местам.

— Когда мы виделись в последний раз, на барбекю, ты был нервным и мечтательным. Теперь мечтательности поубавилось, нервности тоже, но счастливым тебя не назовешь. Могу предположить…

— Только не опошляй.

— О, я далек от этой мысли.

— Да, готов допустить, людям свойственно меняться.

— Слушай, мы скатимся на подколки и ехидство или все-таки подумаем, как сделать так, чтобы твоя жизнь стала счастливее?

— Ты прав, я — нет. Извини.

— Ничего, я привык. Так что у тебя? Помимо того, что ты по одиннадцать часов работаешь?

— Эмили.

— И что с ней? Вы, я так понимаю, нашли подход друг к другу?

— И да, и нет. Мы наконец-то занялись любовью и, не побоюсь смутить твое христианское целомудрие, повторяем этот опыт вновь и вновь, но…

— Ты уже охладел к ней? Как бывало всегда?

— Нет. С Эмили все не как всегда. Но… Чего-то не хватило, чтобы отношения развились во что-то новое, в то, чего я так хотел…

— А чего ты хотел?

— Наверное, я надеялся, что на этот раз — это не просто увлечение, а любовь.

— А это?

— Не увлечение, нет, глубже, если бы это была история, похожая на другие, я бы уже подумывал, куда бы смыться, благо зарплата теперь позволяет. Но я не думаю и не хочу этого. Но любовь…

— Слушай, мне иногда кажется, что ты все-таки немного не в своем уме. Или чего-то сильно недопонимаешь в жизни. Никогда не замечал тебя за чтением сентиментальных романов, но все может быть, конечно.

Том нехорошо прищурился и твердо поставил на стол полупустой стакан. От такого движения джин с тоником едва не выплеснулся через край.

— Все, понял, перехожу к делу. Неужели ты и правда веришь, что любовь — это вот так просто: они встретились — пробежала искра, он взял ее за руку — их обоих затопило счастьем, они поцеловались — в небе вспыхнули звезды, они соединились — и запели ангелы… Фейерверк, фанфары, я не знаю, что еще… В общем, ты меня понял. Понял ведь?

— Не совсем.

— Остолоп. Я говорю о том, что любовь — это слишком большая драгоценность и слишком редкий дар, чтобы Господь разбрасывался им направо и налево. Любить — это прекрасно, но трудно, как все прекрасное. И только потом появляется чувство легкости и естественности, будто бы иначе и быть не может. Любовь — это тоже работа. И она дается лишь труженикам. Тем, кто готов меняться, развиваться, двигаться дальше, становиться достойным своего избранника, вместе с ним идти к цели… Ну хотя бы, для начала, откровенно говорить правду в лицо, в том числе и себе. А ты, предполагаю, даже пальцем не пошевелил, чтобы влюбленность и естественный порыв плоти перешли во что-то вечное. Если что-то и дрогнуло, то я даже не буду уточнять что… Ладно, я обещал без пошлостей. Я имею в виду, что трудности и сложности не заканчиваются после того, как двое в первый раз лягут в одну постель. Большая часть — только начинается в этот момент. Потому что люди становятся особенно открытыми друг для друга и, соответственно, очень уязвимыми. Мысль понятна?

— Да. — Том кивнул. Он чувствовал, что ему вот-вот откроется что-то важное, что-то, что перевернет его жизнь…

— Так вот… Лично мне кажется, что большинство отношений так и умирает. Люди наслушаются в детстве сказок, потом еще какой-нибудь романтической чуши и ждут, что у них в жизни будет так же — с фанфарами, фейерверками и поющими в нужный момент ангелами. А когда доходит до дела — тишина, фанфары молчат, ангелы безмолвствуют, что происходит с фейерверками — вообще непонятно. В лучшем случае аккомпанементом — стоны и вздохи. И что думает человек? Конечно, что что-то не так. Что это не то, чего он ждал всю жизнь. И начинает обращаться с партнером так, будто тот ничего не стоит: ну конечно, он ведь не оправдал надежд, не оказался «тем единственным» или «той прекрасной». И все рушится. Любовь умирает, даже не родившись. Большинство из нас хоть раз в жизни, да чувствовали влюбленность, а что с настоящей любовью? Самые слабовольные даже начинают распространять слухи, будто ее и нет вовсе. А она есть. Ее надо строить каждый день, каждый час, каждую минуту. Ее надо заслужить. Стать достойным. Беречь и лелеять, как розовый куст в морозы… А ты? Что сделал ты в первое утро?

— Я сделал глупость. Отпустил ее на работу даже без поцелуя.

— Идиот.

— Знаю.

— А потом?

— Потом у меня было собеседование, о котором я чуть не забыл и куда летел сломя голову, меня взяли, я был вне себя от радости, вечером встретил ее, как всегда…

— И принялся трещать о своей новой работе?

— Ну… да. Примерно так.

— И за весь день не позвонил ей?

— Ну… не помню, если честно.

— Кретин! Друг, прости меня, но нельзя же в свои без малого тридцать вести себя так, будто тебе четырнадцать! Хотя держу пари, если бы ты начал в четырнадцать, то первой девчонке не давал бы прохода две недели после знаменательного события.