Книга Русская правда. Язычество – наш «золотой век» - Лев Прозоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да вот – в русской деревне до XX века сохранялся такой обычай, как «снохачество». И состоял он в том, что отец имел все права на жену сына – взрослого сына! Не то чтобы подобное поведение приветствовалось – но и не осуждалось. А вот сына, вздумай тот проявлять недовольство, люди, мягко говоря, не поняли бы.
Но это – лишь одна сторона монеты. Другая же заключалась в том, что к рабам относились на Руси как к не повзрослевшим детям. Хозяин имел над ними те же права, что отец над сыном – но не более. И имел в их отношении те же обязанности. Что до суровой власти отцов – нелишним нам будет помнить, что воины Олега и Святослава, Донского и Ермака, Суворова и Ермолова выросли под такой вот суровой отеческой властью – неужели они были меньшими мужчинами, чем нынешние поколения, сызмальства напичканные представлениями о своих правах – и обязанностях родителей? И если да – почему перед ними трепетали предки тех, что сейчас хозяевами гуляют по улицам наших городов? Кстати, эти чужаки, чувствующие себя хозяевами в повернувшейся на «правах» России, как раз столь же безропотно признают над собою власть своих седобородых отцов, как и наши недавние предки.
Но мы отвлеклись, читатель. Вернемся к тому, почему в древней Руси рабов сближали с детьми. Араб ибн Русте пишет: «К рабам они (русы. – Л.П.) относятся хорошо и заботятся об них». Кстати, опять-таки сходство с кастовым обществом в Индии – шудра по правам был приравнен к ребенку.
Грань между взрослым и ребенком – а также между свободным и рабом – в традиционном обществе определялась не количеством прожитых лет. Как раз рабы и были людьми, дожившими подчас до седых волос, но так и не признанными общиной взрослыми. Ребенка превращал во взрослого суровый обряд вхождения в род, посвящения. Его можно сравнить со вторым рождением – в Индии полноправных членов общины, не шудр, так и называли «дваждырожденные». А можно – со смертью ребенка. Потому что, для того, чтоб родился взрослый сородич, ребенок должен был умереть. И обряд этот был когда-то страшным, как смерть, и мучительным, как роды. Стать объектом этого обряда было почти так же страшно, как стать объектом человеческого жертвоприношения – и ведь это «почти» существует только для нас, ведь те, кто ему подвергался, верили, что умирают всерьез, что грозные Божества пожирают ребенка в хижине в виде зверя-покровителя рода, обнесенной частоколом с черепами врагов – чтоб породить взрослого сородича! Память об этих ритуалах, как установил В.Я. Пропп в своем труде «Исторические корни волшебной сказки», отразилась в русских сказках – это оттуда все эти разрубленные на кусочки и оживленные живой и мертвой водою царевичи и витязи. Это оттуда зловещая избушка на куриных ногах в лесной чаще, огороженная забором, увенчанным черепами, и страшная старуха, сажающая в печь на лопате маленьких детей. Далеко не каждый мог этот обряд вынести – но в далекие охотничьи времена, когда он появился, слабые дети до него попросту не доживали – делали свое дело холод, голод, болезни, хищные звери. Когда же появилось земледелие – времена стали мягче, больше детей доживали до ритуала, то больше становилось таких, что с криком «Мама!!!» бросались прочь, назад из страшных лесных хижин, от черепов на частоколе, от жрецов и жриц в масках чудовищ, от ужаса и боли. И Мать, словно услышав, принимала их вновь под свое покровительство – до нового ли посвящения, или навек.
Именно так появились рабы.
Впоследствии в них стали превращаться и те, кто, взяв оружие в руки, пугался неизбежной доли воина, с воплем кидал его наземь, увидев над головою занесенный меч или секиру. Тем самым он показывал, что посвящение его было, так сказать, некачественным, недостаточным. Он просил его пощадить. Вдумайтесь, читатель: по-ща-дить. Замена «щ»-«Ч» в славянских языках одна из самых естественных: нощь – ночь, дщерь – дочерь, пещера – печора. По-чадить. Чадом признать, ребенком. И становится такой бывший воин ребенком. Отроком. Паробком. Челядином. Холопом. Рабом. Псевдомаврикий Стратег пишет, что славяне не оставляют пленных навеки в рабстве, а по истечению времени предоставляют им, на выбор, или право жить, как равные, среди них, или возвращаться на родину. Я уверен, что речь шла не просто об «истечении времени», но об прохождении какого-то обряда, повторного посвящения – иное дело, что Псевдомаврикий не мог знать об этом, ибо писал, конечно, со слов вернувшихся на родину бывших пленников славян – а те не горели желанием рассказывать всем и каждому, что в плену совершали Языческие обряды. Инквизиции в Византии не существовало – но государственная церковь Восточного Рима и без нее обладала достаточным количеством возможностей испортить жизнь отступнику.
Рискуя навлечь на себя гнев феминисток, отмечу, просто для сведения, что первые упоминания о рабах на Руси, собственно, с завидным постоянством говорят о рабынях. Ибн Фадлан рассказывает о торговле русов рабынями. Упоминание о ключнице Ольги хазарке Малке, «робе» (женском аналоге холопа), почти на век старше первого упоминания собственно холопа. И даже первое упоминание о рабстве в берестяных новгородских грамотах связано опять же с рабыней-девушкой. Знаменитое «От Жизномира ко Микуле. Купил еси мне рабу в Плескове…». Вспоминается, что за убийство женщины любой касты и убийство шудры, по индийским законам, платили одинаковую виру. Поскольку приниженным положение женщины в индийском обществе стало довольно поздно, в результате контактов с мусульманами, а до того мы видим и правящих цариц, и воительниц, и даже женщин-полководцев, следует предполагать, что здесь сказалась обрядовая близость шудр и женщин, покровительствуемых одним и тем же Божеством – точнее, Богиней.
Итак, фольклор и письменные источники несут достаточно свидетельств того, что в древней Руси были и священные правители, и жрецы-волхвы, и организованные в касту воины, и общинники – производители материальных благ, и, наконец, рабы. А былины ясно определяют общество Руси как состоящее из «родов»-каст, между которыми происходило разделение труда, причем выходцы из каждого такого рода старались сочетаться браком с «коллегами». То есть основание для почитания Пяти Богов было. И нам остается лишь поподробнее познакомиться с каждым из тех, чьи кумиры поднялись в 980 году за оградой теремного двора киевских великих князей.
Боги мои, Боги Прави, черные да белые…
Трофим, «Боги мои»
Перун, царь-небо. Хорс-Дажбог, небесный жрец. Стрибог-воитель. «Семарьгл» – Сенмурв или Яр ило? Макошь-Матушка. Обновление Пятибожия Владимиром – причины и последствия.
Итак, начнем, естественно, с начала – с того, кто и возглавлял летописный перечень.
И хмелясь победным пиром,
За лучом бросая луч,
Бог Перун владеет миром,
Ясен, грозен и могуч!
Сергей Городецкий, «Перун»
Перун (Перен, белорусс. Пярун, словацкое Паром и т. д.) – пожалуй, самое известное Божество славян – хотя бы по пушкинскому «покорный Перуну старик одному». Для многих именно с этих строк и начинается знакомство с миром древнеславянских Божеств. Перуна в основном минула даже вакханалия «критического метода» – кроме нескольких наиболее отмороженных норманнистов да профессора Корша, отыскавшего у албанцев (!) какого-то Перынди и радостно заявившего, что «о славянском происхождении имени Перуна теперь не может быть и речи». Но этих господ не поддержали даже их единомышленники из лагеря сторонников «критического метода». Коршу, например, Гальковский возразил, что совершенно непонятно, какими ветрами могло принести албанское Божество во главу русского Язычества.
