Книга Золотая чума - Алексей Баскаков

— Это ты сам нарисовал?

— Нет, на той карте так и было. Я всю скопировал точно. Буквы «А» большая и «И» маленькая. Это я точно помню.

Ну точно. Те самые буквы. Только латинские. «Au». Золото. Но там дальше был еще один крест. И другой. С восклицательным и двумя вопросительными знаками.

Нет, за такое ребенка нужно было благодарить.

— Юра, ты нам очень помог. Но мне нужно взять эту карту с собой. Только запомни — ты должен молчать. А то в первую очередь может пострадать твоя бабушка.

Ребенка заставить молчать трудно. А пугать его опасностью — бессмысленно. Он все равно не поймет. Но вот здоровье близких — это он понимает лучше.

— Это шпионы? — шепотом спросил Юра.

— Хуже. Это фашисты. Недобитые. Так что молчи.

Мельников уже собрался уходить, когда взгляд его упал на дешевенький театральный бинокль, лежащий на подоконнике. И тут у него родилась еще более дикая мысль. В самом деле, может быть, мальчик не довольствуется игрой в своем воображении? Он вроде парень шустрый. Вряд ли такой ограничится чтением книг.

— Занимаешься наблюдением?

— Ага. Каждый день. Только у нас двор скучный. Все одни и те же ходят. Чужие люди заходят редко. Я больше люблю из кухни смотреть — там окно на улицу выходит.

— И ты во дворе всех знаешь?

— Конечно, всех. И тех, кто сюда часто ходит. Как вон Мишка из двадцать третьего дома, который к Тамарке-буфетчице шастает, когда ее муж уходит в ночную смену.

— А до того, как вашу квартиру обокрали, чужих не было?

Мальчик задумался. Потом перелистал свои листки с каракулями. Вдруг его взгляд стал очень серьезным.

— А ведь был. Он три раза заходил. Ни к кому. Ни в квартиру, ни к тем, кто в домино играет. Покрутится — и обратно. Неприметный такой. На шпиона не похож.

Мальчик, конечно, думал, что шпион обязательно носит черные очки, длинное темное пальто и надвинутую на глаза широкополую шляпу. Как их рисуют в журнале «Крокодил».

— Я его потом еще на улице видел. Он будто гулял. Туда-сюда. А как-то, когда я из школы шел, я видел, как он на машине приехал. На зеленом «Москвиче-407». А это плохой человек?

— Мы его уже арестовали. Но все равно спасибо. Так ты помни наш уговор. В разведчиках болтунам делать нечего.

Это ж надо! Ведь Лозинского-то сбили на зеленом «Москвиче-407». — Мельников задумался. — Самое смешное, что в таком вот мальчике не было ничего особо необычного. Сколько хорошо подготовленных немецких агентов, на которых адмирал Канарис потратил уйму времени и сил, заброшенных в сорок нервом в Москву и Ленинград, погорели благодаря таким вот глазастым парнишкам. Недооценили они наш народ. Они просто не обращали на пацанов внимания. А те-то как раз и примечали подозрительных дядек. Впрочем, подумал Мельников, это и мне напоминание, что погореть можно вот из-за такого Юры. Или из-за бабушки-сплетницы, следящей за соседями. Он вспомнил старый анекдот. Как американец узнает о неверности жены? Он тратит бешеные деньги на частного детектива. А наш? Идет к соседке и говорит: «Зинка, ты шлюха». А та и орет в ответ: «А женато твоя, жена-то твоя!»

Москва, Спецбольница КГБ, адрес засекречен

В этот скромный дом, расположенный на стыке центра и новых районов, кого попало не пускали. Как и большинство мест, где гнездятся разные подразделения органов, он был украшен незамысловатой вывеской. Какая-то из заполонивших Москву бесчисленных контор. Что там «главспец…» — и так далее. А вообще, особняк был лишен каких-либо отличительных примет. За высоким забором асфальтированная дорожка вела между ухоженных клумб к невзрачной обшарпанной двери. На самом-то деле эта дверь смогла бы некоторое время противостоять и танку. На окнах красовались непритязательные занавески — вроде тех, которые висят в детских садах и захудалых конторах. А то, что эти окна выдержат очередь крупнокалиберного пулемета, — об этом никому знать не полагалось.

Посторонних сюда пускали очень неохотно. Требовалось долго жать на звонок, пока в двери не приоткрывался глазок, потом через переговорное устройство начинались долгие разговоры. Если первая дверь открывалась, то это еще ничего не значило. Внутри был предбанник, где все повторялось.

Мельникова здесь знали в лицо, но все равно процедуру провели со всем тщанием. Хотя бы потому, что к его визитам относились крайне нервно и неодобрительно. Он это прекрасно понимал, как и то, что нет смысла ему сюда таскаться. Но все-таки сегодня не удержался. Вчерашнее видение рыжей девушки погнало его в это мрачное место. Выйдя из квартиры на Пятницкой, он отправился на Лубянку и выпросил у полковника Григоряна пропуск. Впрочем, тот в таких случаях всегда шел ему навстречу. Он, вообще-то, имел по этому поводу свое мнение. Которое как-то высказал при капитане:

— Конечно, наша работа — не для сентиментальных хлюпиков. Тут надо многое человеческое в себе зачеркнуть. Но если сотрудник превращается в машину, которая тупо решает поставленные задачи, — ему место в других структурах нашей конторы. У нас сотрудник должен иметь хоть что-то человеческое. Иначе это вредно прежде всего для работы.

Но здесь-то работали иные люди. Большие ученые-медики, занимавшиеся серьезной наукой. Теми ее отраслями, представители которых никогда не станут известны даже в самых узких научных кругах.

…Муторная проверка закончилась, и Мельников прошел в помещение, напоминавшее обычную регистратуру больницы. Только эта больница поражала совершенно ослепительной чистотой и порядком.

Капитана встретила молодая врач, державшаяся тем не менее с бесстрастностью статуи. Она тщательно проследила за тем, чтобы Мельников облачился в белый халат, накрахмаленный до того, что, казалось, он в состоянии стоять на полу без человека.

— Помните, больную ничем нельзя волновать. Ничем, — повторила она с нажимом.

Они поднялись на второй этаж и двинулись по идеально чистому и безлюдному коридору. Только один раз навстречу попался медбрат в штатском, который, несмотря на огромные габариты, двигался плавно и бесшумно, как котенок. Около одной из дверей остановились, врачиха извлекла из кармана ключ. Она отперла дверь, впустила Мельникова, а сама, прикрыв дверь, осталась в коридоре. Боковым зрением Мельников увидел, что докторша извлекла откуда-то шприц с темной жидкостью. На всякий случай.

Палата была небольшой. Здесь не было характерной невыносимо стерильной больничной белизны. Стены, выкрашенные в тепло-ореховый цвет, навевали ощущение покоя. Как и две картинки — какой-то пейзажик и натюрморт с цветами. Все было красиво, чистенько — и донельзя умиротворяюще. На стоящей в углу кровати сидела, поджав ноги, девушка в голубом халатике. Она была небольшого роста, но крепенькая. Впрочем, это замечалось потом. Потому что прежде всего бросались в глаза ее волосы, яркие, как лесной пожар. И огромные глаза на узком лице с очень белой кожей. Девушка была красива, очень красива, но… Когда-то Мельников в шутку называл ее ведьмой. Больно уж она подходила под описание, данное в средневековых руководствах по охоте за нечистой силой.