Книга Уничтожьте всех дикарей - Свен Линдквист

В своём вступительном слове «Вымирание народов» Ричард Ли напомнил своим слушателям о судьбе тасманийцев. Теперь наступила очередь народности маори в Новой Зеландии, численность которой за несколько десятилетий сократилась вдвое.

Причины этого ещё не вполне ясны. Болезни, пьянство, «антагонизм между белым и цветным населением» — это важные внутренние факторы. Но всё это не может объяснить, почему женское население сокращается быстрее, чем мужское, и почему так много бездетных браков.

Каковы бы ни были причины, повсюду вокруг себя мы видим, как один мир уступает место другому, более развитому. Уже через несколько лет поверхность земли весьма изменится. Мы, цивилизованные люди, лучше знаем, как использовать земли, которые долгое время служили непотревоженным домом «чёрного человека». Приходит новая эра, которая преумножает все человеческие усилия.

Волна европейской цивилизации поднимается над землёю.

Благодаря своему моральному и интеллектуальному превосходству англосаксонская раса сметает прежних обитателей с лица земли. Свет поглощает тьму, говорил Ричард Ли.

Его оппонент Т. Бандиш привёл филиппинцев в качестве одного из примеров того, как высшая и низшая расы всё-таки могут ужиться рядом без того, чтобы при этом уничтожать низшую. Так что это вовсе не вопрос естественного закона.

Туземцы умирают только там, где у них отнимают землю и таким образом лишают их средств к существованию. Хотя некоторые племена Северной Америки и были почти уничтожены, всё же там осталось достаточное количество людей, чтобы вновь заселить континент — если только им вернут обратно их земли. Ведь человек воспроизводится безотносительно своей расовой принадлежности, а согласно закону Мальтуса, закончил Бандиш.

А. Р. Уоллес, соавтор теории эволюции, в ответ заявил, что чем ниже развит народ, тем больше ему нужно земли для пропитания. Когда землёй завладели европейцы с их куда большей энергией, низшие расы можно было спасти лишь путём их быстрой цивилизации. Но цивилизации можно достичь лишь медленным продвижением. Так что исчезновение низших рас — вопрос времени.

125.

Позднее тем же вечером в своей лекции «Происхождение человеческих рас» Уоллес разъяснил в подробностях, как он смотрит на вопрос об истреблении. Проще говоря, это лишь другое название естественного отбора. Контакт с европейцами приводит низшие, умственно недоразвитые народы других континентов к неизбежному вымиранию, говорит Уоллес. Превосходящие физические, моральные и интеллектуальные качества европейцев означают, что их становится больше за счёт дикарей, «точно так же как европейские сорняки наводняют Северную Америку и Австралию, уничтожая местные виды за счёт своей врождённой жизненной силы, способности к выживанию и размножению».

Когда Дарвин это прочёл, он жирно подчеркнул слово «сорняки» и на полях добавил собственный пример: «крыса». В «Происхождении человека» он позже написал: «Новозеландец… сравнивает свою судьбу с судьбой местной крысы, уничтоженной крысой европейской».[75]

Европейские животные и растения приспосабливались без всяких трудностей к климату и почве Америки и Австралии, но лишь немногие американские и австралийские растения, среди них картофель, получили распространение в Европе.

Эти параллели из мира флоры и фауны давали видимое подтверждение вере в биологическое превосходство европейцев и неизбежный закат других рас.

Но эти параллели также могли вызвать и некоторые сомнения. Почему именно сорняки распространялись в колониях более быстро и эффективно, чем любые другие европейские растения? И действительно ли посредством своего морального и интеллектуального превосходства европейская крыса смогла истребить всех остальных?

126.

Мы пришли на рождественский ужин к Тиделиусам на соседней улице. Моя голова — вровень столу, накрытому в большой гостиной, где стоят чёрный застеклённый сервант и строгие дубовые стулья с подголовниками. Поблёскивает хрустальная люстра, а вместе с ней стекло, столовые приборы и фарфор. Скатерть — из толстой, жёсткой белой материи, так что она немного пузырится на сгибах, и госпожа Тиделиус протягивает руку, чтобы разгладить пузырь. Раздаётся тихий жалостный писк, как бывает, когда косилка натыкается в поле на мышиное гнездо. В те дни поля простирались почти до краёв нашей лужайки. Уффе и я часто болтались вокруг большого поместного амбара, где крысы считались такими же естественными обитателями, как и кошки. Что-то в таком роде мы подумали и теперь, когда запищала крыса, а госпожа Тиделиус с криком отпрянула от стола. Господин Тиделиус спешит ей на помощь. Он вдвое её старше, элегантный деятельный старик, каждый день в шесть утра бодрой походкой отправляющийся пешком на поезд, чтобы добраться до Мэстер Самуэльсгатан, где у него своё предприятие — мастерская по пошиву дамского платья. Великолепный портной, но совсем не специалист по крысам. Он поднимает скатерть, чтобы заглянуть под неё — но нет, крыса бежит вдоль сгиба, к центру стола, опрокидывая по пути бокалы. Поднимается ужасный шум, все начинают спасать свои бокалы и тарелки, поднимают скатерть, тянут за подложенную внизу клеёнку и пытаются поймать крысу, которая теперь пищит от ужаса и ярости и носится взад-вперёд под скатертью, как бы увеличиваясь в размере всякий раз, когда меняет направление.

Трудно представить моего отца делающим то, что он делает сейчас. Позже, в старости, он будет таким мягким и кротким. Но когда я был маленьким, он был совсем другим. Я всё ещё помню ту старую крысу с довольно серой шерстью, а размерами — с небольшую кошку, которая тихо скользила у нас по лужайке. И именно эта безмятежность манеры её движения и привела отца в ярость. Он распахнул дверь на террасу, сбежал по склону, прихватив по дороге кусок доски, настиг крысу, которая слишком поздно заметила опасность, и прибил её о низ забора, когда та уже почти спаслась. В такой же ярости он и теперь, когда выходит на кухню за большим топором (тогда у нас у всех на кухнях стояли дровяные печи), заносит его над головой и под общие женские крики «браво» со всей силой опускает его вниз, прямо на пузырь на скатерти. Лезвие проходит сквозь камчатую ткань, клеёнку и вонзается в тёмный столовый дуб. Без сомнения, крыса убита: больше она не бегает туда-сюда под скатертью, а, наоборот, внезапно сделалась совсем неподвижной. Крики замерли. Мы все замерли, смотря на древко топора, задранное к потолку и всё ещё дрожащее от силы удара. Мы не можем продолжать рождественский ужин с трупом крысы на столе. Четверо родителей убирают посуду. Вынимают топор. Затем каждый отправляется на один из углов стола и все вместе приподнимают сначала верхнюю скатерть, затем подкладочную. Никаких следов крысы там нет. Она исчезла. Но никто ничего не говорит. Никто не спрашивает, куда она делась. Все просто стоят и смотрят на глубокую белую зазубрину, оставленную топором. «Я вырежу кусок дуба, — говорит мой отец, он столяр, — и покрашу его в тот же цвет. Нельзя будет отличить». Хозяин с хозяйкой бурно благодарят. Но ужин проходит в атмосфере подавленности, и мы не задерживаемся долго.