Книга Легион - Уильям Питер Блэтти

– А, понимаю.

– Боль – очень странная штука, – задумчиво произнес Амфортас. – Если у человека боль длится долгое время, а потом его неожиданно лишают этой боли, то обычно развиваются серьезные душевные заболевания. Можно вспомнить эксперименты над собаками, – продолжал он. – И результаты этих опытов довольно-таки занимательны.

Амфортас рассказал следователю об опытах над скотч-терьерами, проведенных еще в 1957 году. Собак выращивали в изоляции, в специальных вольерах. Брали маленьких щенят и содержали их там до полового созревания. Они никогда не общались ни с другими собаками, ни с людьми. Их оберегали от всяческих травм, ушибов и даже царапин. Когда щенки подросли, им причиняли боль, и реакция на нее была весьма неадекватной. Многие щенки совали нос в горящие спички, затем инстинктивно отдергивали его, но через секунду снова пытались понюхать пламя. Если оно случайно затухало, точно так же собаки реагировали и на вторую спичку, и на третью. Другие щенки вообще не обращали на огонь внимания, однако тоже не пытались избежать контакта с огнем, когда ученые пытались обжечь их. И неважно, сколько раз это повторялось. К такому же результату пришли экспериментаторы во время опытов по укалыванию собак булавками. С другой стороны, такие же терьеры, но выращенные в естественной среде, сразу же понимали, откуда может исходить опасность, и при повторном появлении булавки или спички в руках ученого пытались увернуться.

– Боль – загадочное явление, – подытожил Амфортас.

– Скажите мне откровенно, доктор, как вы считаете, Бог мог бы защитить нас как-нибудь иначе? Скажем, придумать некую сигнальную систему, которая предупреждала бы нас о возможной опасности?

– Вы имеете в виду безусловный рефлекс?

– Ну, что-то вроде колокольчика, который звенел бы каждый раз у нас в голове.

– Представьте себе, что случится, если у вас, скажем, повреждена артерия, – произнес Амфортас. – Вы что, сразу же кинетесь накладывать жгут, или решите слегка повременить и закончить игру в карты? А если это произойдет с ребенком? Нет, это вряд ли поможет.

– Тогда почему не сотворить человеческое тело невосприимчивым к повреждениям?

– Об этом спросите у Бога.

– Но я спрашиваю вас.

– Я не знаю ответа.

– А чем вы занимаетесь у себя в лаборатории, доктор?

– Стараюсь выяснить, как можно отключить боль, когда в ней нет необходимости.

Киндерман затаил дыхание, но Амфортас так ничего больше и не сказал:

– Ешьте суп, – нарушил, наконец, молчание следователь и пододвинул к нему тарелку с супом. – А то он остынет. Как любовь Бога.

Амфортас взял ложку, но тут же отложил ее в сторону. Ложка тихонько звякнула, стукнувшись о край тарелки.

– Я тоже не голоден, – произнес врач. – Я вспомнил кое-что. Мне надо идти. – Он поднял глаза и уставился на Киндермана.

– Странно, что вы вообще верите в Бога, – отозвался Киндерман. – С вашими знаниями о мозге и его функциях.

– Мистер Киндерман? – послышался вдруг голос официанта. Он уже стоял перед столиком. – Мистер Маккуи, похоже, очень занят сейчас. Я подумал, что лучше его не беспокоить. Извините.

Подумав немного, следователь проговорил:

– Нет, пожалуй, побеспокойте его.

– Но вы же сами сказали, что это не так важно.

– Так-то оно так. Но все равно побеспокойте его. Я ужасно капризный человек, у меня свои причуды. Я старенький.

– Хорошо, сэр. – Официант немного постоял, но потом все же отправился наверх за хозяином кафе. Киндерман снова повернулся к Амфортасу:

– А вам не кажется, будто все, что мы называем «душой», на самом деле – не более, чем процессы, протекающие в нейронах?

Амфортас посмотрел на часы.

– Я вспомнил кое-что, – повторил он. – Мне надо идти.

Киндерман удивленно взглянул на него. «Может быть, я схожу с ума? Ведь он уже говорил это». – На чем вы остановились? – произнес он вслух.

– Простите, не понял, – замялся Амфортас.

– Ну, неважно. Послушайте, побудьте со мной еще чуточку. У меня пока не все. Меня тут мучают разные сомнения. Вы не задержитесь на минутку? Кроме того, невежливо прямо так уходить из-за стола. Я еще не допил чай. Разве цивилизованные люди так поступают? Даже всякие там знахари и шарлатаны не вытворяют таких штук. Вот они сидели бы себе спокойненько и наматывали все на ус, а старый глупый толстяк пусть распинается о чем угодно. Вот это и называется «правилами хорошего тона». Я не слишком отвлекся? Отвечайте прямо. Мне тут все пеняют, будто я неясно выражаюсь, хожу вокруг да около, и я должен рассеять эти утверждения. Неужели это и в самом деле так? Только честно.

Амфортас вздохнул, и что-то похожее на удовлетворение проскользнуло в глубине его глаз.

– Так чем же я все-таки могу вам помочь, лейтенант? – спросил он.

– Это все та же проблема мозга и ума, – объявил Киндерман. – Уже столько лет подряд я мечтаю проконсультироваться у хорошего невропатолога, но, вы понимаете, я очень стесняюсь незнакомых людей. А вот теперь меня свели с вами. И я счастлив, что мне представляется такой случай. Так вот, разъясните мне, неужели все чувства и мысли человека на самом деле являются процессами в нейронах мозга?

– Вы хотите сказать, будто это то же самое, что в нейроны?

– Да.

– А что вы сами думаете по этому поводу? – поинтересовался Амфортас.

Киндерман задумался и, приняв серьезный вид, кивнул:

– Я думаю, что это одно и то же, – важно изрек он.

– А почему?

– А почему бы нет? – парировал следователь. – Кому это приспичит продираться в таких дебрях, как душа, если мозг функционирует достаточно ясно, чтобы все объяснить. Я прав?

Амфортас слегка подался вперед. Видимо, эти слова тронули его, и он заговорил уже более мягко:

– Предположим, что вы любуетесь небом, – с жаром начал он. – Перед вами огромное однородное пространство. Это примерно то же, что и электрические разряды между клетками мозга. Вот вы видите грейпфрут. В вашем чувственном восприятии появляется образ округлого предмета. Но проекция этого грейпфрута в вашей затылочной доле мозга вовсе не круглая. Она более смахивает на эллипс. Так как же тогда эти вещи могут быть одним и тем же? Когда вы думаете о Вселенной, неужели вы в состоянии разместить ее в своем мозгу? Или, скажем, предметы, находящиеся в этом кафе. Они имеют иную форму, нежели клетки вашего мозга. Так что же, неужели они становятся таковыми в вашем мозгу? Есть и другие загадки, над которыми стоит поразмышлять. Одна из них – избирательная способность мозга. Каждую секунду на вас обрушиваются сотни, а может быть, тысячи чувственных впечатлений, но вы фильтруете их и выбираете именно те, которые необходимы в данный момент. Так вот, все эти бесчисленные решения принимаются даже не за секунду, а за долю секунды. Кто же принимает решение, что именно отбросить, а что – оставить? И вот еще что, лейтенант: мозг шизофреника структурно находится в более выгодном положении, чем мозг человека, не страдающего психическими заболеваниями. Между прочим, многие люди, после того, как у них удаляют большую часть мозга, все равно продолжают вести себя адекватно.