Книга Nevermore - Гарольд Шехтер

— Сюда, — позвал капитан Расселл.

Я последовал за капитаном по грязному вонючему коридору и добрался до спальни. Там сразу же в глаза мне бросилась импозантная фигура покорителя границ, стоявшего в дальнем конце комнаты и что-то негромко обсуждавшего с молодым полисменом, в котором я тут же признал офицера Карлтона. Эти двое до такой степени сосредоточились на своей приватной беседе, что еще несколько мгновений после нашего с капитаном Расселлом прихода они продолжали не замечать наше присутствие, и это позволило мне пока что оглядеть окружающую обстановку.

Комната красноречиво гласила — и даже вопияла — о крайней, жесточайшей бедности, запустении и деградации.

Вся мебель сводилась к сломанному бюро из сосны, ящики которого, за исключением лишь одного или двух, давно утра тили свои маленькие деревянные ручки; к столу и стулу, столь же шаткой конструкции, и к старой кровати, чей омерзительный матрас был едва прикрыт ветхим, побитым молью и безжалостно смятым одеялом. Болезненно-желтые обои выцвели, покрылись влажными пятнами, местами шелушились. В изножье кровати стоял неопорожненный горшок, источник той скверной, насыщенной миазмами атмосферы, которая пропитывала весь дом. К этой вони присоединялся отвратительный запах, исходивший от стола, чья поверхность была испещрена остатками различной пищи, включая разлагающийся остов камбалы, отчасти обглоданные disjecta membra[29]курицы и бычью кость с прилипшими к ней ошметками жира. Я избавлю читателя от описания орд паразитов, нагло пировавших на этих мерзостных объедках.

Однако наряду с крайними, едва выносимыми признаками нищеты и падения комната хранила свидетельства того, что ее обитатель был не вовсе чужд интеллектуальным интересам и культуре. В каждом углу маленькой комнаты высились горы пожелтевших газет и журналов, а там и сям по полу и на столешнице бюро и даже под кроватью были рассеяны десятки пыльных, затянутых в кожу томов.

Крокетт и его юный собеседник заметили наконец наше присутствие. Обернувшись ко мне, первопроходец сложил руки на груди и заявил:

— Долго же вы добирались сюда, По! Не очень-то спешили убедиться в своей ошибке, а?

Столь непредвиденным — и ошеломительным — был этот упрек, что у меня буквально отвисла челюсть от растерянности.

— Я совершенно не понимаю, что вы имеете в виду, полковник Крокетт, — сказал я минуту спустя. — В чем именно я ошибся?

— Да насчет того, будто Ашер и прикончил бедную старуху Макриди.

Эта фраза повергла меня в такое же состояние прострации, как и первая.

— Да ведь это вы, а не я, поспешили сделать подобный вывод!

— Да, но только потому, что вы были чертовски уверены, будто эти буквы складываются в слова «Новый экспорт»!

Я собирался дать негодующий отпор этому возмутительному натиску, но вмешался капитан Расселл.

— Джентльмены, джентльмены! — заговорил он, протягивая к нам обе руки и примирительным жестом похлопывая ладонью по воздуху. — Нет ни малейшей пользы в подобных взаимных обвинениях. Я пригласил вас сюда не ради ссоры, а, напротив, чтобы просить вашей помощи в разрешении очередной — и весьма тревожной — загадки.

С выражением искреннего раскаяния на лице пограничный житель ответил:

— Точно, как в аптеке, капитан! Чтоб меня пристрелили, если от всего этого дела я не распалился, как гадюка в июле! — И он протянул мне руку, примолвив: — Давайте пять, напарник! Извините, что погорячился. Мы с вами в этом деле по уши увязли.

— Я принимаю ваш жест извинения с тем великодушным прощением, которого он, несомненно, заслуживает, — : ответил я, сжимая предложенную мне ладонь.

— Итак, — заговорил Крокетт, выпустив на волю мои пальцы, — как вы понимаете ситуёвину, По?

— Мне было бы проще ответить на ваш вопрос, имей я хотя бы отдаленное представление о том, в чем эта ситуация заключается, — возразил я.

— Как! — воскликнул Крокетт. — Разве вы ничего не рассказали мистеру По, капитан?

— Позвольте мне без отлагательства восполнить пробел, — произнес капитал Расселл, оборачиваясь ко мне. — Это бедное, поистине жалкое жилище, полковник По, представляет собой апартаменты пожилого джентльмена по имени Александр Монтагю, который жил здесь много лет в одиночестве после смерти своей жены. По словам его ближайшей соседки, весьма добросердечной женщины по фамилии Первейнс, Монтагю страдал атрофическим артритом и зрение у него ухудшилось до крайности, так что он почти ослеп. В результате на протяжении последних лет он вынужден был прибегать к услугам доброй миссис Первейнс, которая за скудное жалованье, бывшее ему по средствам, приходила сюда каждый день около полудня, чтобы позаботиться о самых насущных нуждах старика.

— Например, горшок вылить! — вставил Крокетт, тыча большим пальцем в сторону названного предмета.

— Вот именно, — подтвердил капитан Расселл. — Сегодня, несколькими часами ранее, миссис Первейнс нанесла свой обычный визит, — продолжал он, — и, к своему изумлению, обнаружила, что Монтагю, который крайне редко отваживался покинуть спальню, отсутствует. Это само по себе было достаточно странно, но лишь заглянув в гостиную, она сделала открытие, принудившее ее со всей поспешностью явиться ко мне в участок.

— О каком открытии вы упомянули, капитан? — озадаченно переспросил я.

— А вы еще не видели? — удивился Крокетт.

— Я не осматривал другие помещения, помимо комнаты, где мы сейчас находимся, — пояснил я.

— То-то вы одурели, когда я напал на вас, да еще так сварливо! — выразился Крокетт. — Пошли! — Схватив стоявшую на столе масляную лампу, он повел меня прочь из комнаты в узкий коридор, а капитан Расселл со своим подчиненным следовали за нами по пятам.

Мы прошли в другую узкую дверь с низкой притолокой и попали в тесную, почти не меблированную гостиную, находившуюся в столь же прискорбном состоянии, как и только что покинутая нами спальня. Крокетт, не останавливаясь, прошел в дальний конец комнаты и, оказавшись возле замаранной, весьма ненадежной с виду софы, приподнял лампу, чтобы осветить стену прямо над этим злополучным предметом мебели.

Грязь и пятна сырости помешали мне сразу же разглядеть, на что указывает пограничный житель. И лишь когда я подошел и встал с ним рядом, чтобы внимательно рассмотреть указанное место, глаза мои расширились в испуге, и я все понял.

Девять кровавых букв красовались на стене — без сомнения, выведенные той же рукой, которая оставила непостижную надпись над постелью зарезанной хозяйки пансиона. Однако на этот раз автор потрудился с большим прилежанием и каждой букве придал четкую форму.

Смысл надписи по-прежнему оставался неясен, но по крайней мере состав ее теперь определялся без труда. Буквы отнюдь не складывались в имя «Neuendorf», и чтение «New Export» также было — теперь я это видел — неверным.