Книга Телохранитель - Сергей Скрипник

Калитвинцев встретил нас по-доброму. Вообще, мерилом его радушия, верхом, так сказать, благосклонности у окружающих считалось отсутствие в приветственной речи по случаю долгой разлуки обещаний отдать под трибунал или в лучшем случае сорвать погоны и с позором отправить в Союз. На сей раз его любезности не было предела. Он выставил на стол бутылку водки, с ловкостью фокусника сорвал с большого блюда салфетку, под которой лежали куски зажаренной на костре баранины. Я сразу брезгливо поморщился, вспомнив об изуродованном трупе бедуина-еврея, который был таким же образом покрыт простыней в вагоне-морге, и подумал, что мне пора лечить нервы.

— Ну, с чем пожаловали? — Калитвинцев начал разговор, который обещал быть тяжелым. — Как там наш безвременно усопший бедуин?

— Военные следователи уже осматривали трупы духов? — поинтересовался я с порога. — И этого субчика тоже?

— Да нет, — ответил подполковник. — Все так замотались, что никому нет дела до этих покойников. А почему тебя это интересует?

— Ну, тогда в роли детектива, проведшего предварительное расследование, придется выступить мне.

— Говори прямо, не темни! — Усы Калитвинцева стали топорщиться, и это являлось свидетельством того, что он вот-вот вскипит.

— Товарищ подполковник, — доложил я, — у меня… у нас с Сайдуллаевым есть предположение, что убитый бедуин на самом деле является израильтянином, не исключено, что военнослужащим или сотрудником спецслужб.

— Иди ты!

Я выложил перед ним золотую звезду Давида и продолжил:

— Сайдуллаев утверждает, что ни один уважающий себя араб и вообще правоверный мусульманин никогда не будет носить на одежде этот знак.

Калитвинцев многозначительно посмотрел на переводчика, тот молча подтвердил сказанное мною кивком.

— Чудненько! — после длительной паузы произнес подполковник. — И эти, значит, уже сюда полезли. Что им-то здесь надо? Воюйте себе со своими арабами, которые на вас идут сорок против одного, включая грудных младенцев и дряхлых стариков. Нет, Афган им тоже подавай.

— Вот это-то и странно, товарищ подполковник, — встрял в беседу Сайдуллаев. — Весь мусульманский мир, когда кричит: «Смерть неверным!», имеет в виду в первую очередь Израиль, торчащий в его теле как заноза, а потом уже Америку, Советский Союз и всех остальных кафиров.

— Да, но в этой войне пуштуны и некоторые другие афганские этносы опираются на поддержку Вашингтона, — возразил Калитвинцев.

— Именно так, — перебил я. — США — союзник афганской фундаменталистской оппозиции, а Израиль — союзник Вашингтона. Вот и ищет дядюшка Сэм применения своему выкормышу. Сейчас янки вынуждены были уйти из Ливана, где израильский плацдарм был задействован ими в полной мере, сейчас надо искать новые точки приложения совместных усилий.

— Меня, конечно, в данный момент мало волнует война Израиля и СССР из-за какого-то убитого еврея, к тому же переодетого в одежды бедуина, — мрачно изрек Калитвинцев. — Но представьте себе, что будет, если в горные лагеря духов вместо обленившихся англосаксов, полностью теряющих боеспособность, когда им вовремя не подадут утренний кофе или полуденный манговый сок, придут израильские военные инструкторы. Это, скажу я вам, такие псы войны!

Я был рад, что мы углубились в международную тематику и подполковник смог таким образом спустить пары, был в меру дружелюбен и не угрожал разжалованиями и трибуналами. Легкая улыбка блуждала по моему лицу. Калитвинцев это заметил и прочитал, видимо, мысли, написанные у меня на лбу.

— А ты думай, Северов, не расслабляйся, думай как следует своей головой о том, что завтра будет с нашими головами, коль скоро еврей на верблюде в Хайберском проходе перестал быть миражом.

— Но пуштуны, согласно библейской мифологии, потомки древних евреев, — ответил я многозначительно, с чувством некоторого напускного превосходства. — Одно из десяти потерянных колен Израилевых. А вы что, не знали, товарищ подполковник?

— Иди ты! — неподдельно удивился Калитвинцев.

— Точно-точно, — вновь подтвердил мои слова Сайдуллаев.

— И что сие означает?

— Сие означает, — продолжил я, — что данный факт следует использовать в пропагандистских целях.

— Как?

— Пока не знаю, товарищ подполковник, но уже кумекаю. Вот слетаю в Кабул по делам о «ниточке», а потом попробую увязать все возникшие обстоятельства в единый узел.

— Лети, голубок, лети, а послезавтра возвращайся со своими соображениями. И помни, что без обстоятельного доклада ты в мою палатку больше не войдешь. Прямиком отряжу тебя в военный трибунал. А после, если бог к нам будет немилостив, сорвут погоны и с меня.

«Все, сел на привычного конька!» — подумал я, выйдя из палатки. Но тут же отогнал от себя все тяжкие мысли. Завтра в 6.30 утра вылет в Кабул.

* * *

Ровно в полдень я вошел в ворота кабульского ремесленного рынка, где в чайхане, расположенной на задворках гончарной мастерской, должна была состояться моя встреча с Мир-Хуссейном Мустафой. С ним я познакомился в прошлом году на лойя-джирге, как раз решавшей судьбу трафика через Хайберский проход. Он участвовал в ней как представитель центральных органов власти от царандоя. Мир-Хуссейн довольно сносно говорил по-русски и обладал некоторой информацией, которая могла бы меня заинтересовать. Мы стояли рядом и перебрасывались репликами.

После того как старейшины влиятельных племен дуррани и мехсуд заблокировали принятие жесткого решения, на котором якобы настаивал Кабул, он не сдержался и сказал:

— Члены центрального правительства не очень-то рьяны в своих требованиях, а только делают вид, что хотят положить конец контрабанде. Их истинный интерес в том, чтобы все оставалось по-прежнему.

Меня эти слова зацепили. Потом я еще раз встретился с ним, когда перед отлетом в отпуск на день задержался в Кабуле. Наша первая явка проходила здесь же. Тогда Мир-Хуссейн пообещал, что за месяц-другой он подберет все факты участия высокопоставленных чиновников афганского центрального правительства в контрабандных схемах, действующих не только на Хайберском перевале, но и на других участках линии Дюранда. На том мы тогда и разошлись. Вечером того же дня я улетел в Союз. А по возвращении все никак не мог найти время, чтобы пообщаться с Мир-Хуссейном. Ведь дело это на меня повесили как бы в общественную нагрузку и никак не помогали, а только грозили карами небесными, если я не выложу им на блюдечке связи правительственных деятелей с племенами и кланами, кормящимися с Хайбера.

В свою очередь я никого особо не посвящал в это дело. Даже Калитвинцева знакомил с его обстоятельствами поверхностно, полагая, что так будет лучше, если меня ждет неудача. Но сам-то я уже понимал, что силки мною расставлены правильно и в них в конце концов обязательно попадет крупная дичь.

На этот раз Мир-Хуссейн опоздал минут на пятнадцать, извинился и сказал, что у него есть подозрение, что за ним установили слежку свои же.