Книга Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

— Я несчастная девушка из далекой страны, без дома и без рода среди чужих людей, одна-одинешенька, как травинка в поле! Меня вырвали из дома и угнали далеко-далеко. Но я не прошу ни о свободе, ни о счастье… Матерь Божья, Привратница! Дай знак, что я должна делать в минуту сомнения! Подай мне хоть какой-то знак от всемогущего Сына твоего и единой Троицы! Ведь он знает все и до всего снисходит, даже до последнего червяка. Я не хочу отрекаться от церкви, в которой молится мой отец. Ведь я стану еще более одинокой, чем теперь. Но иначе я не принесу пользы тысячам несчастных. Ты знаешь, что такое боль! Вступись за меня перед всемогущим Господом, сотворившим небо, море, ветер и птиц небесных, и наказавшим людям творить добро. Дай мне знак, Богоматерь Привратница! Может, именно для этого направила меня сюда рука Господа степями и морями, чтобы я облегчила участь угнанных в неволю и льющих слезы? Дай мне знак, Матерь Божья, Привратница! Взглядом, перстом!..

Она молилась с наивной искренностью своей невинной души. И внимательно смотрела то на лик Богоматери Привратницы, то в простор синего неба над Афоном. Но лик оставался недвижим. Лишь в небесных далях тихо сияли звезды на синем фоне и ясная луна плыла, напоминая мельничный жернов.

Она была одна и чувствовала одиночество. Внутренний голос говорил: «Бог сотворил человека по образу и подобию своему, дал ему свет разума и свободную волю словно два больших паруса, чтобы переплыть жизнь. Сама решай по своему уму и по своей воле, которые тебе дал Бог! Наступит время, Бог даст тебе не один знак, а множество, о том, правильно ли твое решение, и к добру ли ведет твой путь…»

Она услышала лязг металла и шаги в ночной тиши. Это стража несла оружие. В воротах, задумавшись, стоял Сулейман с надвинутым на глаза тюрбаном. Он тоже не мог заснуть в эту ночь. Его тоже не покидал образ Привратницы обители, в которой он остановился. Он вышел, чтобы ночью посмотреть на него — образ матери христианского пророка, замученного солдатами.

Великий султан усмехнулся, подумав о содеянном предками нынешних христиан. Он думал, что если бы в те времена на Иерусалим распространялась его власть, то никакой мусульманский наместник не позволил бы так мучить невинного проповедника в белом хитоне! Но предки неверных осквернили мир: куда бы ни шли их потомки, они несут распятие как знак смерти своего пророка!

«Слыханное ли дело! — думал великий султан, нетерпимый к христианству и, прежде всего к символу креста. — Куда ни глянь, по всему их краю видишь эту их священную виселицу: при путях и дорогах, на распутьях, на домах, на церквях, на знаменах и коронах их князей и монархов, на монетах, даже на груди у их послов!.. Даже на моей возлюбленной!.. Они так держатся этого символа, что даже невольница не желала отречься от него ради султанской печатки! Почему они держатся за крест, на котором их безумные предки распяли их пророка?»

Так размышлял халиф всех мусульман и не мог найти ответа.

Но стойкость в вере нравилась ему, как нравилась любая стойкость, величие, глубина и правда, пусть даже она уязвляла его. Он верил в то, что Магомет был больше Христа как пророк, и что он пришел «исправить» веру Христа, как когда-то была ей исправлена вера Моисея — пророка евреев.

Евреев он не любил по ряду причин. Первая — их беспокойство.

Он не раз присматривался к тому, как его янычары добивали пленных разных народов. Христиане умирали спокойно, а евреи — нет. Так же из христиан перед смертью метались только армяне и греки, которых султан тоже недолюбливал. Безмятежный покой той невольницы, что молилась матери своего пророка, нравился ему, как отряд, твердым шагом шедший на верную смерть.

Она, должно быть, уже заметила его, но не обращала никакого внимания. Это раздражало его, но и нравилось, ибо был кто-то, кто не обращал на него внимания. Чувствуя свою силу и могущество, он нуждался и в этом. Он почти покорно ждал, когда любимая совершит молитву.

Она встала и просто подошла, по-детски естественно и наивно.

Они оба направились к берегу.

Она еще раз оглянулась и словно услышала, как в свете луны идет, будто лунатик, бывший монах, отступник. Он шел с непокрытой головой, заломленными руками и болью на лице. Мучило ли его отступничество, или злодеяния, совершенные им в качестве шпиона, или то и другое сразу? Теперь она поняла, почему он так живописал тихую ночь, в которой Богоматерь Привратница отпускает все грехи. Она проникла в его душу и помыслы. Все поняла… А он просто шел к образу над воротами и ничего не видел, ища источник милости. Кто знает, как долго мечтал он об этой молитве перед чудотворной иконой Богоматери, подумала Настя. Она еще несколько раз оглядывалась и все видела, будто шли крадучись к иконе темные тени грешных людей. У всех было какое-то бремя на душе. У всех! «А Сулейман? — подумала она. — Что творится в его душе?..»

* * *

Султан разглядел в Насте какую-то перемену. Она была даже спокойнее, чем прежде. Словно осень, дарящая сладкие плоды.

«Может, она прощалась со своим Богом?» — мелькнула мысль.

В тот момент он допускал, что она покорилась ему так, как его предкам покорилась эта христианская земля со всеми ее святынями.

Радость засияла на его лице и на минуту остудила его пылкую любовь, как она остужает все, чего ни достигнешь…

Но посмотрев в глаза невольницы, он почувствовал, что эту крепость брать придется еще не раз. Великий завоеватель прошептал невольно:

— Люблю тебя…

— И я, — очень тихо ответила она, настолько тихо, что великий султан не понял, действительно ли он слышит эти слова, или ему только кажется, что слышит желаемое.

Время для него будто остановилось из-за невнятного слова его возлюбленной, хоть и неясно было, произнесла ли она его вообще.

Но радость его от этого не стала меньше. Какая-то волнующая, сладкая нега, что давала ему чувство силы и жизненной радости, охватила все его естество. Словно пораженный молнией, стоял великий султан Османов на берегу моря. Он чувствовал удвоение своей силы и величия. Чувствовал спокойную радость от жизни, что придавала его сердцу эта тихая девушка из далекой страны. Потихоньку проходило его волнение. И лицо султана приняло выражение спокойствия, которое он так ценил в людях.

* * *

От таинственного острова Самотраки плыла луна, спокойная как величайший государь Османов. Плыла и рассыпала свой серебряный свет на широкий лист винограда, на вечнозеленую ветвь лаврового дерева, на высокие врата иверских иноков, на снежные вершины Святой горы и на коварные воды Эллинского моря, в которых так же любили Божьи создания и тем самым множили силы, чтобы жить дальше в таинственной глубине.

Но султану было не понять, как глубока была душа его любимой, и что должно было выйти из глубин этой души.

На эту душу святой Афон произвел такое сильное впечатление, что она решила не отступать от христианской веры никогда, ни за какие сокровища мира, даже за диадему османской султанши! А то, что она уже полюбила Сулеймана и хотела стать его женой, вызывало боль в ее душе и кололо в самое сердце. Она уже видела извилистый путь, по которому должна была пройти ее душа, влекомая верой и любовью. Она почувствовала, что Богоматери Привратнице будет за что прощать ее…