Книга Смерть, какую ты заслужил - Дэвид Боукер

– Что ей было надо?

– Так. Волновалась, потому что ты забыл про день рождения одного из племянников. А ты, по всей видимости, про них никогда не забываешь. А еще она ездила к тебе, но никого не застала.

– Э, черт... Вот черт! – Билли громко всхлипнул. – Я просто хочу домой.

– Я думал, ты и так дома.

– Нет. Я в телефонной будке посреди Бедфордшира.

– Посреди Бедфордшира? Где ты, черт побери?

– В какой-то дыре.

– Тогда возвращайся домой.

– Не могу. Я лег на дно. Тони измученно вздохнул.

– Господи, час от часу не легче.

Повисло неловкое молчание. Билли вытер нос рукавом.

– Может, я мог бы у тебя отсидеться?

– Нет! Ни в коем случае! – с непристойной поспешностью возразил Тони.

– Я думал, ты мой друг!

– Конечно. К несчастью, я еще и трус.

– Спасибо. Просто замечательно.

– Послушай, Билли. Будь реалистом. Тебя скорее всего пристрелят. Ты и мне того же хочешь?

– В данный конкретный момент не такая уж плохая идея.

– Насколько я понял, они тебя еще не нашли? – спросил Тони.

– Уже дважды.

– Что?

– Уже дважды. И я оба раза сбежал.

– Кого они посылали? Старую каргу со скалкой?

– Это долгая и запутанная история. Расскажу при встрече.

– Ну хотя бы жизнь пока при тебе. Хотя, надо признать, это ненадолго.

– Тони?

– Да?

– Заткнись, а?

– Да ладно тебе. Ты же понимаешь, я не желаю тебе зла. Ты же должен это знать.

– Ага.

– Понимаешь, все не так просто. Мне ведь о семье надо подумать.

– А ты о ней думаешь?

– О ком?

– О семье?

– Я все время о ней думаю, скотина ты наглая.

– Просто спросил.

– Я попробую сообразить, как тебе помочь, Билл. А пока держись. Ты еще жив. И, возможно, останешься в живых, если не наделаешь глупостей. Нет. Давай скажем так: если ты не наделаешь глупостей больших, чем та хрень, какую уже натворил.

– А если я пойду в полицию, Тони? Мне это чем-нибудь поможет?

– Нет.

– Почему? Есть же порядочные полицейские.

– Где? О чем ты говоришь, Билли? Мы не сумели бы раскрыть убийство, даже будь оно совершено в полицейском участке, на глазах всех нас. И знаешь почему? Потому что в полицию записываются только никчемные придурки. А если не могут попасть к нам, то записываются в гребаную армию. Будь у меня хоть какие-то способности, я завтра бы бросил работу.

– Но я ведь мог бы получить защиту полиции.

– Защиту? – фыркнул Тони. – В лучшем случае к твоему дому отправят постового в форме. Если он увидит, что по улице приближается Пономарь, то сразу даст деру. Или скорее всего долбаную руку за взяткой протянет. Постарайся жить в реальном мире, Билли. Вся полиция в кармане у Малькольма Пономаря.

– Но ведь не ты.

– Нет, но мог бы. Если бы он предложил.

– Тони. Не шути.

– Да какие уж тут шутки.

– Послушай. Мне нужно с тобой встретиться. Надо с кем-то поговорить. Я тут с ума, черт побери, схожу, Тони.

– Ладно. Я к тебе приеду. Но чур больше не плакать. О'кей? Обещай. Потому что если нас увидят вместе, а ты будешь реветь, то люди решат, что мы два педика, которые только что расстались.

Две ночи напролет Куколка сидел, прикорнув в высокой траве у дальнего забора сада Тони, и наблюдал за домом в театральный бинокль. На второй вечер он увидел, как Тони разговаривает по телефону, куря у открытого французского окна. Весь свет в доме горел, и шторы были не задернуты. Задней стороной сад выходил на школьную спортплощадку.

Куколка протиснулся через дыру в живой изгороди. Тони не потрудился ее заделать – так дочкам удобнее было срезать дорогу, когда они опаздывали в школу. До того, как телефон зазвонил, Куколка уже решил было на сегодня сворачиваться.

В отличие от жены Куколка не умел читать по губам. И из разговора Тони он тоже не разобрал ни слова, слышал лишь отдаленное бормотание спокойного хрипловатого голоса Тони. Но когда Тони положил трубку, пронзительный женский голос из другой комнаты, проорал какой-то вопрос. И вот тогда Куколка уловил, стопроцентно уловил ответный крик Тони: «Просто Билл!»

Стоило ему подъехать к кибитке, Злыдень сразу понял, что что-то не в порядке. Он открыл дверь, и в лицо ему ударил ледяной воздух. Поискав источник сквозняка, он ничего не нашел и встревожился. Ночь была мягкой. Нет никаких причин для холода в вагончике.

Для Злыдня, полагавшегося ради выживания на органы чувств, холодок был предостережением, знаком того, что что-то начало разлагаться в его темном и самодостаточном царстве.

В глубине души он знал, что именно. Преступнику жалость непозволительна. Злыдень всегда гордился своей несгибаемостью, отказом отшатнуться от неоправданного насилия. И понимал, что, пощадив Билли, оскорбил своего духа-хранителя, безымянного демона, толкавшего его на убийство и понемногу изолировавшего от остальных людей. Билли был последним тестом на веру. Злыдень его не прошел, потому что был связан с Билли чем-то, чего даже не попытался объяснить или понять.

Но если оставить Билли в живых было ошибкой, то убийство Дока стало актом бессмысленного и ненужного безумия. Теперь он это понимал. Третья смерть, убийство Ньюи, была сродни природной катастрофе, вызванной двумя предыдущими проступками. За каких-то несколько дней один-единственный акт милосердия нарушил хрупкое равновесие в мире Злыдня.

Той ночью в «Липах» Злыдень пытался убить Билли, пока он спал. Мысль пришла ему в голову, когда он проверял перед сном окна и двери. До него дошло, что прятать Билли год или даже день непрактично. Билли нельзя доверять. В отличие от Злыдня, который сознательно избрал одиночество, писатель не самодостаточен. И хотя мир в Билли не нуждался, Билли нуждался в мире. Как скоро он продаст свою историю воскресной газете? Он и двенадцати секунд молчать не может, что там говорить про двенадцать месяцев?

Поэтому Злыдень поднялся в комнату Билли, беззвучно вошел и приставил «ругер» к голове старого друга. Это казалось правильным. Счастливое воссоединение состоялось. Они посмеялись и напились, и испытали толику былого взаимопонимания. А теперь пришла пора прощаться. Ни страха, ни злости, достаточно выстрела, и еще один прекрасный, уникальный дух будет навеки отпущен на волю.

Но Злыдень не смог. Пока он стоял у кровати, глядя, как вздымается и опадает грудь Билли, во рту у Злыдня пересохло, и палец на курке замер.