Книга «Третья сила» - Иван Дорба

Бог знает почему женился на кафешантанной певице Марии Ждановой, которая, окончив Донской Мариинский институт благородных девиц, устроилась в женский оркестр вслед за старшей подругой, известной всему Белграду красавицей Ларой Побединской. Поначалу она пела, вызывая пьяный восторг публики. Пела «Соню», о которой вспоминает в далекой Сибири влюбленный жених-серб, а потом темпераментом, голосом и нежной красотой завоевала популярность в ночных кабаках Белграда. Женился на ней Лесик без особой охоты, пришлось… Маруся родила ему сына, к тому же она была круглой сиротой и самоотверженно его любила. Привязался к ней и он. Так и прожили они счастливо несколько лет…

Но случилась беда. Перед Рождеством они зашли в игрушечный магазин купить сыну подарок от Деда Мороза… И вдруг загорелись целлулоидные игрушки, которыми были завалены стеллажи, прилавки и полки…

В один миг узкое, напоминавшее коридор помещение с одним выходом наполнилось черным, густым, удушливым дымом. Обезумев от ужаса, толпа кинулась к двери, сминая все на своем пути… Алексей, стоявший у кассы, различив среди дыма знакомые пальто и берет жены, кинулся к ней, схватил ее сзади под мышки и, задыхаясь, с невероятным усилием, по лежащим и горящим людям проложил путь наружу…

И тут он увидел, что спас… другую женщину! Вне себя, он бросился к двери, но у порога был сбит взрывной волной и лишился сознания. Это взорвались ящики с хлопушками, пистонами, пробками для пугачей и бенгальскими огнями… Магазин с его хозяином, приказчиками и двумя десятками покупателей сгорел в течение минуты…

Среди них была, как писали газеты, «известная "кафанная" певица Маруся Жданова…»

Много дней Алексей Денисенко был на грани потери рассудка, ему все чудился беспомощно стоявший за прилавком старик хозяин: он был объят пламенем, глаза выражали ужас и мольбу, из горла вырывался хриплый стон или крик, руками он крепко держался за стойку, наверное, чтобы не упасть… А сзади ревело пламя, и его то темно-багровые, то ослепительно-зеленые языки лизали извивавшихся, казалось, в смертельных муках голых ребят-кукол.

Самое страшное наступило, когда Алексей мучительно, секунду за секундой, анализировал все происшедшее: ему мерещилось, что он слышал стон жены, что она даже тихо окликала его…

Сводило с ума и то, что Маруся умирала одна, брошенная в минуту смертельной опасности трусом мужем!

Может быть, она даже видела его или простонала, когда он наступил на нее, спасая незнакомую женщину! Или покорно ждала, беззаветно в него веря?!

А сын, глядя на него полными затаенного страха глазами, спросил, даже не спросил, а рыдающим голосом воскликнул:

— Папа! Ты испугался? Почему ты не спас маму?! Ты такой сильный!!!

И вдруг в то далекое, пережитое врывается близкое, животрепещущее, очень страшное, от чего человек превращается либо в изверга, либо сходит с ума:

…глушь, маленькая белорусская «вёська» у «витебских ворот», окруженная карательным отрядом. Гитлеровцы, со штыками наперевес, сгоняют перепуганных стариков, женщин и детей в коровник, затворяют за ними широкие двустворчатые ворота, подпирают их кольями… Звучит громкая команда оберштурмфюрера Бременкампфа, и очеретовую кровлю коровника обливают с нескольких сторон бензином и поджигают… Наступает мертвая тишина, слышно лишь потрескивание огня, потом из объятого пламенем костра несется нечеловеческий рев, визг, проклятия, глухие удары… с шумом падают ворота и обваливается часть стены… В проломе показываются люди, впереди могучий старик с двумя детьми на руках — его встречает автоматная очередь, но он стоит… и смотрит горящими ненавистью глазами, а за его спиной бешено ревет огонь, языки которого лижут извивающихся в смертельных муках не кукол, а живых белорусских детей… женщин… стариков…

* * *

— Во дворе, у самой входной двери, его взяли, — рассказывала Люба Леонова, утирая слезы, угрюмо слушавшим ее Ксении Околовой, полковнику Тищенко, капитану Боярскому. — Оглушили, он и пикнуть не успел. А что я могла сделать? Я и стрелять толком не умею… И меня бы схватили. Очень я испугалась… Или надо было стрелять? А? Скажите? — Ее глаза наполняются слезами.

— Нет, ты все правильно сделала, Люба, не имела права иначе, — успокаивал ее Тищенко. — Они еще получат по заслугам!

— Я как чувствовала, недаром просила не ходить… — уже не сдерживая рыдания, повторяла Люба. — И надо же… талисман…

К вечеру того же дня они были среди партизан.

* * *

Денисенко пришел в себя только к утру. Огромный рыжий фельдфебель Герман Рух перестарался, ударив его резиновой дубинкой по голове.

Бременкампф расхаживает по кабинету.

— Сервус, господин Денисенко! Садитесь и рассказывайте, куда это вы собрались бежать?

— Никуда и не собирался! — зло щерится Денисенко.

— И вещички забрали. Только колечко оставили. Какое интересное, сразу видать — старина! — И Бременкампф надевает его на палец. — Ха-ха-ха! Прелесть… Куда ходил с Леоновой? Советую говорить правду!

— Никуда! — отшибает взглядом взгляд оберштурмфюрера Алексей.

— Что тогда означает найденная в кармане записка? — И он читает: «Будем ждать до четырех. Далее по маршруту В-о. С». Учтите, только чистосердечное признание избавит вас от петли, господин Денисенко! Так или иначе, все нам расскажете… Лучше так, чем иначе! Зовизо!

Алексей понял, что погиб… Перед глазами замелькали лица, причастные к партизанскому движению в Витебске. Вспомнились Граков, Чегодов, Буйницкий, Аркаша Попов, Зорица, Хованский, Боярский, Околова… — Приподнявшись со словами: «Записка? Какая записка? Покажите!» — протянул руку, но вместо записки схватил со стола тяжелое пресс-папье и пустил его в голову Бременкампфу…

Тот громко вскрикнул, схватившись за голову. В тот же миг вбежали двое подручных. Алексей запустил в одного из них огромную чернильницу, а другого ударил ногою в пах.

— Дороже продать свою жизнь, дороже продать!… Дороже… — твердил он, бешено отбиваясь от насевших на него гестаповцев, руками, ногами и даже зубами. Он уже не чувствовал боли и, когда наконец ему заломили руки, понял: битву выиграл, смерть победила, сердце остановилось… идет последний процесс в умирающем мозгу…

Из каких-то атавистических глубин всплыл его пращур-запорожец: сидит на колу, ругается и норовит плюнуть на глазеющих турок… Когда-то маленькому Алеше рассказывал эту далекую быль его дед, и богатая фантазия ребенка навек запечатлела картину, кто знает почему пришедшую в меркнущее сознание… И Лесику захотелось плюнуть, но уже не было сил… Денисенко был мертв.

* * *

Кольцо не принесло счастья Бременкампфу: через неделю в его кабинете взорвалась адская машина, разнеся оберштурмфюрера в куски. Лейтенант Дольф, «унаследовавший» это кольцо, проносил его дольше: он после занятия Витебска Красной армией попал 26 июня в «котел» и застрелился.

Кольцо перекочевало на палец фельдфебеля Германа Руха, но и тот понес после суда заслуженное наказание…