Книга Месть в конверте - Фридрих Незнанский

Прихватив бутылку и рюмки, разместились в уютнейших креслах у журнального столика. Тут же с подносом вплыла и Лидуня. «Черт возьми! Ей бы не кофеек разносить, а что-нибудь от Диора демонстрировать! Женькин почерк. Стал бы он держать у себя в секретаршах какую-нибудь грымзу преклонного возраста!»

— Лидочка, солнышко, век тебе благодарны будем! Спасибо, с остальным мы сами справимся.

Одарив расслабляющихся чекистов лучезарной улыбкой, Лидочка пронесла себя, как по подиуму, к двери.

Хлопнули еще по одной. Редко пьющий Георгий почувствовал нарастающее где-то внутри приятное тепло и даже легкое помутнение в голове. Гостеприимный хозяин разливал кофе, придвигал к гостю тарелочки с канапушками, печенюшками, крекерами.

— Ну рассказывай, что у тебя, как… — Смирнов неустанно продолжал заботиться о постоянном освежении пустеющих рюмок.

— Женя, да то же, что и у тебя. Протираю штаны с утра до ночи.

— Ну не скажи! Это я сугубо кабинетный монумент. А ты-то ведь по всему миру мотаешься. Знаем-знаем, не скромничай!

— Ну мотаюсь иногда. Но должен тебе сказать: это такой «туризм», что и врагу не пожелаешь: все время в напряжении, все время на нервах…

— Все. Молчу. Производственные тайны — дело сугубо секретное. Мне их знать — ни к чему: своих хватает. А что дома? Как Леночка? Так же восхитительно красива и неотразима?

— Да, ты знаешь, она молодчина! Отлично защитилась, добилась интересной работы. Сейчас вот о докторской диссертации начинает подумывать…

— Ой, да не о том я! Ну их, в самом деле, с их карьерами!.. Нам бы с тобой уже пора с колясочкой прогуливаться, кровинушку собственную лелеять…

— Ну слушай…

— Вот и моя туда же! Все пляшет, пляшет, остановиться не может. Юбилеи, премьеры, гастроли… И потом, Леночка все-таки человек научный, серьезный, академический… А у этих плясунов нравы-то, сам понимаешь, излишне вольные… Провожаешь на пару-тройку месяцев в какие-нибудь Австралии-Аргентины — и сам не знаешь, с чем к тебе вернутся и вернутся ли вообще.

— Ну это ты уж, положим, загибаешь! — Достаточно хорошо зная Женю и его пристрастия, Георгий был абсолютно убежден, что долгие отлучки жены были тому только на руку, уж можно было быть уверенным, что времени зря он не терял.

— Ничего я не загибаю. А эти бабы… Помяни мое слово: доконают они нас рано или поздно! Тут вот, кстати, у меня подобралась маленькая фотовыставка…

Ловким, гибким движением Женька извлек из внутреннего кармана с полдюжины цветных фотографий и подбросил их под руку к Георгию. «Боже мой, это же Лена!»

Несомненно, это была Лена, смеющаяся, забросившая характерным жестом голову назад, с бокалом в руке, в компании какой-то вызывающе красивой женщины и двух бородатых хмырей.

— Что это значит? — Сглотнув ком в горле, Георгий, не церемонясь, налил себе полную рюмку коньяка и заглотнул ее единым духом.

— А это значит, дорогой мой дружище, что моя наружка зафиксировала позавчера вечером в ресторане «Националь» твою жену в компании с очень известной скульпторшой Региной Поволоцкой и двумя голландскими обормотами, вроде бы искусствоведами.

— Извини, я не совсем понимаю…

— За супружескую верность можешь быть абсолютно спокоен. Эти хлысты — стопроцентные пидоры, с гарантией. Удивляюсь Регинке: такая опытная женщина, уж под какой только заграничной шушерой не валялась — и вдруг не распознала голубеньких!

Женечка недоговаривал. Сугубо иностраннолюбивая Регина, как правило, подкладывала себя под объекты, намеченные ей Евгением Ивановичем Смирновым. Было получено соответствующее задание и по голландцам. Но ребята оказались стойкими однолюбами.

— И что я…

— А ничего. Парни, к счастью для нас, — подчеркиваю: в первую очередь для нас с тобой, Жора, — ни с какими спецслужбами не связаны. Так, разная дребедень, «Эмнисти интернешнл», какие-то там еще качатели человеческих — ха-ха! — прав… Сюда тащат всякую забугорную макулатуру, отсюда — эти идиотические правозащитные письма, воззвания, протоколы… Мелочевка! Их ковырнут на границе. Найдут что — не посадим, конечно, но вытурим со свистом и навсегда. А вот нам-то, старый, здесь жить и работать.

— Я должен подать какой-то рапорт?

— Жора, ну ты прямо как будто бы и не родной, как будто бы и не наш. Ну как ты считаешь? Если бы эти картинки представляли собой какой-то серьезный и значительный компромат, требующий дальнейшей разработки, мог бы я тебя с ними знакомить? Несмотря на все мои дружеские чувства к тебе и искреннее восхищение Леночкой? А? Старик? Вот то-то же. Повторяю, все это — чушь, не стоящая выеденного яйца. Я бы и говорить тебе ничего не стал, если бы не… В общем, я тут… подзакругляю весь этот свой балаган. На днях передаю дела. Приказа еще нет, но вот-вот… Собственно, приказ-то все равно будет сугубо закрытый. Так что разглашаю тебе, так сказать, малую государственную тайну. Меня перебрасывают на укрепление безопасности одной… ну, в общем, одной сугубо независимой республики, какой — не имеет значения, со временем узнаешь. Они там что-то чрезмерно распустились. Настало время крылышки-то подкромсать немножко. И я, как говорится, не хотел бы оставлять в своем столе всякие гнилые и ненужные хвосты. Усек? Галерейка — тебе на память, негативы уничтожены, а парнишку этого, моего фотохудожника — толковейший парень, кстати, — я забираю с собой, с неплохим повышением, так что можешь не беспокоиться: пока он из моих рук кормится — ни на какие пакости не сподобится, а там и вообще поезд уйдет и все быльем порастет. Ну что, по последней и не заводиться?

И, доведя в обнимку до дверей кабинета, не удержался, сверкнул напоследок своим холодным, кинжальным взглядом:

— А с Еленой ты, Георгий Федорович, должен все-таки серьезно поговорить. Что за детская легкомысленность, честное слово!

…Не так, нет, совсем не так мечталось Георгию Федоровичу Жаворонкову провести случайно выпавший ему за много недель свободный вечер. Сумел-таки любезный однокашник основательно подпортить настроение. Да что там настроение? Не в настроении дело! Сложившаяся ситуация была достаточно небезопасна не только для Лены, но и лично для него. Хорошенькое дело! Супруга ответственного офицера КГБ уличена в контактах с какой-то диссидентской швалью и крайне сомнительными иностранцами! Ничего себе! Да и в то, что Смирнов уничтожил негативы и копии фотографий, Георгий абсолютно не верил. Слишком уж не в стиле их «конторы»! Более того, Жаворонков был абсолютно убежден, что и вся их сегодняшняя «дружеская» встреча была тщательнейшим образом зафиксирована, запротоколирована и препровождена в места долгосрочного хранения, так сказать, на всякий случай, до подходящего момента.

«А Женька — сука! И всегда был дерьмом и мерзавцем! Разыграл прямо-таки показательный учебный этюд. Сю-сю-сю, тю-тю-тю, коньячок, кофеек и — тра-ах! — фотографиями по башке, как серпом по яйцам! Классик следствий и допросов! Ублюдок поганый!»

В квартиру постепенно начинали вползать сумерки. Георгий прошел к бару недавно появившейся у них финской стенки — даже в их отделе снабжения стеночку эту пришлось ждать почти год, — окинул взглядом свои запасы: положим, выставка не хуже, чем у этого дерьма собачьего; выпивали что-нибудь Елена и Георгий редко и немного, знакомые заглядывали к ним нечасто, а всякие-разные красивые бутыли Георгий привозил из каждой поездки. Но вот «Хеннеси» не было. Ладно, «Курвуазье» — тоже неплохо. Лишь бы не мешать что-то разнородное, еще в юности это усвоено: начал пить коньяк — так уже и продолжай.