Книга Чужое лицо - Эдуард Тополь

– А вы – мою, – хрипло сказал Юрышев. – Я к ней не вернусь, я ее выгнал, потому что она шлюха. Подробности вам знать ни к чему. Пока. – Юрышев на прощание протянул Ставинскому руку.

– Когда вас начнут искать? – спросил Ставинский.

– У меня отпуск на 24 рабочих дня. Следовательно, на работе я должен быть 3 декабря. Пару дней они еще не будут волноваться, а потом… Леснику Аникину я сказал, что завел себе бабу в Кирове и еду к ней. Так что искать меня будут сначала в Кирове…

– К этому времени я уже не буду на вас похож. Только не делайте на Западе никаких заявлений для прессы и вообще скройтесь. Впрочем, об этом позаботится Мак Кери… Все! Валите отсюда, уже чай остывает. С этой минуты вы не понимаете по-русски и не открываете рта даже в купе или в номере наедине с Вирджинией. Вы поняли?

Юрышев кивнул, взял в руку два подстаканника с еще горячим чаем. Подошел к двери, второй рукой взялся за ручку, но повернулся к Ставинскому:

– Вы отчаянный человек! Нам бы выпить на пару!…

– Закройте рот! – грубо ответил Ставинский. – У вас болит горло!

– Я знаю. Если захотите выпить – а вам надо выпить, вас бьет дрожь, – у меня в рюкзаке водка.

Он поправил на горле повязку и шарф. Теперь они стояли вдвоем у двери перед большим дверным зеркалом – удивительные двойники, как близнецы-братья. И в зеркало смотрели друг другу в глаза. Юрышев несильно потянул вправо дверную ручку. Они оба прислушались. Сквозь щель в двери из коридора не доносилось ни звука. Приоткрыв дверь пошире, Юрышев выскользнул из купе и закрыл за собой дверь. Теперь он стал Вильямсом, Робертом Вильямсом, который несет чай своей жене Вирджинии. В тамбуре между шестым и пятым вагонами он отломил кусок толстой ледяной сосульки, сунул себе в рот, раскусил и разжевал ее крепкими зубами. Затем двинулся дальше, в пятый вагон. Стучали на стыках колеса поезда, грохотало сердце. Пустой коридор пятого вагона… Дверь третьего купе закрыта… Юрышев нажал на дверную ручку, открыл дверь. В купе на верхней полке лежала одетая незнакомая красивая женщина. С этой секунды – его жена. Он увидел, что ее бьет озноб и по щекам текут слезы. Рывком приподнявшись на локте, она взглянула на него своими большими карими глазами и выдохнула по-английски почти неслышно:

– Is that you?

Как ни готова была Вирджиния к тому, что новый Вильямс будет и должен быть похожим на прежнего Вильямса, но она мечтала и молилась, чтобы вернулся Ставинский, и он… вернулся?

Юрышев утвердительно смежил ресницы.

Вспыхнув от радости, Вирджиния чуть не упала с полки в его объятия – стаканы с чаем выпали у Юрышева, когда он испуганно подхватил ее на руки. Она прижалась к нему всем телом, но уже в следующую секунду отпрянула – от него пахло иначе – лесом, потом. Или ее сердце угадало правду? Взглянув на него в упор, она медленно и отрицательно покачала головой и сказала одними губами:

– I'm sorry… Help me, please…

Он подал ей руку, и она молча поднялась на вторую полку, легла, одетая, поверх одеяла и больше не смотрела на Юрышева. Ее уже не бил озноб, и не было слез на ее лице. Она просто лежала с закрытыми глазами, не шевелясь. И в эту секунду Юрышев позавидовал своему двойнику…

Он поднял с ковра пустые стаканы и подстаканники, осторожно поставил их на столик, сел на нижнюю полку у окна и чуть приоткрыл тяжелую оконную занавеску. Темная, предрассветная Россия была за окном – с заснеженными лесами и поселками…

И на эту же Россию, здороваясь с ней наконец, смотрел сквозь окно своего купе Роман Ставинский. Перед ним на столике уже стояла початая бутылка «Сибирской». Рядом на полу лежал полураспакованный рюкзак Юрышева, где были несколько теплых свитеров, ватные брюки, старая линялая воинская гимнастерка и все документы Юрышева – паспорт, офицерская книжка и ключи от его квартиры. Глядя в окно на еще сонную, сиротливую, заснеженную Россию, Ставинский молча отхлебывал из бутылки по большому глотку водки и машинально потирал освобожденную от компресса шею…

13

«Прибытие «Красной стрелы» из Ленинграда разительно отличается от отправления,

– сочинял на ходу Джакоб Стивенсон, спеша сквозь поток пассажиров к пятому вагону.

Нет ни той ночной таинственности, ни праздничности грядущего путешествия. Озабоченные, помятые лица спешащих на такси и в метро пассажиров, носильщики с тележками и грубыми окриками «Поберегись!», серый холодный рассвет. Из пятого вагона выходят какие-то генералы в каракулевых серых папахах, потом известный советский комедийный актер Леонов, за ним вертлявая, в кожаном пальто женщина, потом – два музыканта со скрипкой и виолончелью, наконец – Роберт и Вирджиния Вильямс. Я снова вручаю Вирджинии букетик цветов и обнимаю по-дружески и ее и Роберта. И только в этом объятии я ощущаю, как напряжена вся его фигура, каждый мускул его крепкого тренированного тела, и убеждаюсь, что это – Юрышев. Вот мы и встретились с ним – через два месяца после той, на Новодевичьем кладбище, встречи… Но ни словом, ни знаком я не могу обнаружить этого – мои гэбэшные «архангелы» стоят рядом, в каких-нибудь трех шагах, и смотрят на нас в упор… И, понимая всю напряженность ситуации, я уже не смотрю на Юрышева, окликаю носильщика с тележкой, а Вирджиния, умница Вирджиния, берет нас двоих под руки и щебечет совсем как актриса на сцене:

– Я очарована Ленинградом! Какая прелесть! Вы знаете, Джакоб, мы ездили в Петергоф и на Финский залив. Мы там кормили белок конфетами! Вы представляете, Джакоб, в России белки рыжие, а у нас в Вашингтоне серые и черные! Боб, дорогой, закрой горло шарфом! Но потом эта мерзкая история с диссидентами! Почему мы должны были брать у них какие-то документы? Это не наше дело – вмешиваться во внутренние советские дела!…

Я слушал ее милую, рассчитанную явно на моих и не моих гэбэшников болтовню, а украдкой, короткими взглядами по сторонам искал другого Вильямса – того, кто вместо Юрышева остался в третьем купе шестого вагона. Но я не видел его. Решившись оглянуться, я тут же встретил направленный на нас взгляд какого-то круглолицего, с серо-голубыми глазами мужчины. Мне казалось, что и Вирджиния, болтая, бросает по сторонам короткие ищущие взгляды. И чтобы она не оглядывалась и не увидела это еще одно следовавшее за нами явно гэбэшное лицо, я крепко взял ее под локоть и, сжимая ей руку, повел их к своей машине».

14

Ставинский вышел из своего вагона последним. Уже полусонная проводница собирала из всех купе смятые простыни и наволочки и несла их охапкой в свое купе, когда Ставинский, притворившись, что он проспал прибытие поезда, надел меховую куртку Юрышева, надвинул поглубже на глаза его шапку-ушанку и вскинул на плечи лямки громоздкого рюкзака. Как ни хотел Ставинский увидеть Вирджинию напоследок, хотя бы еще раз, он не разрешил себе выйти на перрон, пока не схлынул почти весь поток пассажиров. Мало ли каким чудом можно было наткнуться здесь на этого гэбэшного майора Незначного!

– Проспал, милок? Пить меньше надо, – ворчливо сказала проводница, входя в его купе за простынями и увидев на столике недопитую бутылку водки.