Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

Дверь за барной стойкой, немного сбоку, вела, очевидно, в кухню или в подсобку. Она действительно была белой, узкой, незатейливо приукрашенной парой наклеечек с Дональдом Даком.

– Что ты сделаешь, когда войдешь? – обреченно спросил Женя. Было ясно, что удержать разведчика не удастся.

– Я знаю, как его убить. Я придумал.

Если бы Женя видел перед собой психически больного, ему было бы не так страшно. Но перед ним, подавшись вперед, сидел, наливаясь какой-то темной неизвестной силой, вменяемый, собранный и готовый к смерти человек.

– Кишка тонка, – неуверенно пробормотал Женя.

Из-за того что в глазах прыгали цветные пятна от какой-то вращающейся дискотечной хреновины, движение Петронелли к заветной двери показалось ему смазанным, будто на фотографии с длинной выдержкой, когда за движущимся объектом остается размытый след. Он видел, как Петронелли огибает барную стойку, открывает дверь, за которой достаточно темно, как закрывает ее за собой, как запоздало взмахивает тряпкой растерянная официантка. Она кричит Жене:

– Уходи, бегом!

«Да что за хрень?!» – думает доктор Торжевский, решительно преодолевает четыре метра до стойки, отталкивает дуру с тряпкой, открывает дверь…

И видит молодых мужчин за столом, преимущественно турок. Звучит турецкая и почему-то русская речь, на столе мятый коричневый саквояж и выложенные в ряд белые брикеты в целлофане.

Все медленно, как бы со скрипом, поворачивают голову в его сторону, потом так же медленно встают. То, что оружие есть у каждого, становится очевидным сразу. Три ствола, четыре ножа. Красота.

Во всей этой мизансцене главная странность заключалась в том, что Петронелли нигде не просматривался. Его просто не было в небольшой прокуренной комнатенке, где третьеразрядным гамбургским дилерам отпускали кокаин – по брикету в одни руки. Женя был потрясен тем обстоятельством, что не видит Петронелли – ни живого, ни освежеванного, ни с дыркой в голове. Это невероятное открытие оттеснило на задний план мысль о том, что его самого сейчас убьют обязательно. Вместо того чтобы как-то оправдываться в духе «шел в комнату, попал в другую», его угораздило задать по-русски самый идиотский в данной ситуации вопрос:

– Скажите, вы не видели тут мужчину в черном плаще? Он только что вошел…

Один из турок, вероятно, спросил, что говорит незнакомец. Красномордый русский перевел ему и, нахмурившись, посмотрел на Женю:

– Какого черта?

– Сюда вошел… – начал Женя и замолчал.

– Сюда вошел ты, идиот, – просипел русский. – На свою задницу. Больше сюда никто не входил.

Турки оживились и принялись на повышенных тонах общаться между собой.

– Мочить тебя здесь – палить контору, – мрачно сказал русский. – Черт тебя принес…

– Вот придурок! – донеслось из массовки. Видимо, земляков было как минимум двое.

– Парни, – обреченно вздохнул доктор Торжевский, – убивайте меня, режьте на части, только скажите, куда он делся.

– Кто? – спросил русский и, обернувшись к турецким братьям, покрутил пальцем у виска. Те заржали, что, впрочем, никак не изменило прицельную направленность стволов.

Русский выглянул в зал, убедился, что там никого нет, и подтолкнул Женю к двери:

– Выходи.

Его провели вдоль проклятой барной стойки куда-то в угол, отгороженный ветхой китайской ширмой. Там была еще одна дверь, на этот раз ржавая, железная, но при том на удивление бесшумная. За дверью в нескольких метрах начиналось море. Оно переливалось, светило стальным ночным светом, и Жене стало жаль умирать. Так жаль, что сами по себе в глазах возникли слезы. Сквозь них он видел кромку берега, белую волну и слепящий луч, который, по-видимому, и возникает на границе жизни и смерти.

– Счастлив твой бог, – сипло сказал сзади русский и подтолкнул его в спину. – Вали отсюда и молчи. Вали давай.

Полицейский патрульный катер, глуша мотор, мирно покачивался на волнах в двадцати метрах от берега. «А потом вертолетный прожектор, чуть качаясь, повис над ней», – в голове сама собой всплыла финальная строчка из когда-то читанной и прочно забытой «Байкальской баллады» Рождественского.

Женя пошел в город, не разбирая дороги, несколько раз останавливался, чувствуя сильную тошноту, но рвоты не было. Чувства облегчения не было тоже, не было хоть какого-нибудь мало-мальского удовлетворения от счастливого исхода, которое позволило бы ему в старости, пересказывая эту историю внукам, философски завершить ее словами: «Вот так-то, братцы».

Потому что непонятно было главное – куда делся Петронелли?

Как же точно высказывание «Дьявол тебя забери». Либо безымянный автор этой фразы знал что-то, чего никогда не узнает доктор Торжевский, либо это гениальная интуиция.

Либо никакого Петронелли не было никогда.

Мобильник заурчал в кармане, звонила Аня.

– Ну как ты? – виновато спросила она. – Как ты?

– Ничего, курю, – отчитался он. – Сижу вот… А ты как?

– Доехала. Я вдруг поняла, что нам сказала твоя бабушка.

– Поняла? А сразу что, не поняла?

– Сразу я поняла что-то другое. А сейчас – почувствовала, что ли. И мне страшно.

– Высыпайся, – со вздохом сказал Женя. – Встретимся завтра, поговорим.

Мысль, которую пыталась донести до них Эмико, была такой лаконичной, что ее можно было записать на спичечном коробке. Зло порождает еще большее зло. Человеческое зло порождает нечеловеческое. Там, под Харбином, в этом Отряде № 731 ежедневно на протяжении ряда лет совершались отвратительные страшные преступления. Там творили жестокость, которую невозможно осознать, или, как сама Эмико выразилась, «на голову не натянешь». И вот что примечательно – спустя какое-то время в радиусе километров двадцати один за другим стали пропадать люди. Эмико узнала об этом уже в разведшколе, когда командир и наставник строго-настрого запретил всем без исключения покидать территорию.

– Происходит что-то нехорошее и непонятное, – сказал он.

– Так, может, их просто забирают на «бревна»? – первой предположила отважная Эмико.

Остальные учащиеся закивали, поддерживая. Все уже знали, что «бревнами» называли маньчжурцев, над которыми в Отряде № 731 ставили эксперименты по распространению эпидемий. Эмико чувствовала, что командир, этот мрачный немногословный самурай, не одобряет деятельность Отряда. Как верный солдат Квантунской армии, он ни разу не позволил себе осуждающих слов в адрес соотечественников, но она видела выражение его лица каждый раз, когда речь заходила о расположенном по соседству страшном объекте.

– Нет, – отрезал он, – Отряд ни при чем. – Исчезают люди, непонятно куда деваются, и японцы, между прочим, тоже. Только молодые, не старше двадцати. Некоторые потом возвращаются, холодные, безразличные, как неживые. Не спят ночами, не разговаривают с близкими. Зато могут подолгу говорить с пустотой, и о чем они говорят, остальным не понять.