Книга Дикие карты - Виктор Милан

Демократия могла торжествовать победу. Перон со своей блондинкой-потаскушкой удрал в Португалию. А я позволил себе немного расслабиться. Пока хлынувшие на улицы толпы ликующих представителей среднего класса праздновали, я уединился в гостиничном номере с дочкой французского посла. Слушая восторженный рев толпы за окном и ощущая на губах вкус шампанского и Николетты, я сделал вывод, что это куда приятнее, чем летать.

Эта операция прославила наши имена. Большую часть времени я не вылезал из старой армейской формы, и именно в таком виде меня и запомнили. Сэндерсон носил форму офицера авиации со споротыми знаками отличия, ботинки, шлем, очки, шарф и видавшую виды кожаную летную куртку с эмблемой 332-й истребительной группы. Когда он не летал, то снимал шлем и надевал вместо него старый черный берет, который постоянно таскал в кармане брюк. Частенько, перед тем как появляться на публике, нас с Эрлом просили надеть нашу форму, чтобы ни у кого не возникло сомнений, кто перед ними. Людям, похоже, и в голову не приходило, что большую часть времени мы ходим в костюмах с галстуками, как и все остальные.

* * *

Чаще всего мы с Эрлом оказывались вдвоем в бою и поэтому в конце концов стали лучшими друзьями. На войне люди сходятся очень быстро. Я рассказывал ему о своей жизни, о войне, о женщинах. Он был более сдержан — возможно, не знал, как я посмотрю на его эскапады с белыми девчонками, — но в конце концов однажды ночью, когда мы находились на севере Италии в поисках Бормана, я узнал об Орлене Гольдони.

— По утрам я рисовал ей чулки, — рассказывал Эрл. — Тогда девушки разрисовывали себе ноги, чтобы было похоже, будто на них шелковые чулки. Вот я карандашом для глаз рисовал сзади швы. — Он улыбнулся. — От этой работенки я никогда не отказывался.

— Не проще ли было подарить ей пару чулок? — спросил я. Достать их было несложно. Военные писали друзьям и родным в Штаты и просили прислать им чулки.

— Я дарил, и не одну пару, — пожал плечами мой чернокожий приятель, — но она всегда раздавала их подругам.

У Эрла не было ее фотокарточки — видимо, из опасения, что Лилиан может найти ее, — но позже я не раз видел ее в фильмах, когда ее провозгласили европейской Вероникой Лейк[21]. Взъерошенные белокурые волосы, широкие плечи, хрипловатый голос. Героини Лейк были холодны, а Гольдони, напротив, создавала образы знойных красоток. В фильмах она была в роскошных шелковых чулках, но ноги под ними были еще лучше, и в фильмах их демонстрировали крупным планом столько раз, сколько, по мнению режиссера, это могло сойти ему с рук. Могу себе представить, сколько удовольствия получал Эрл, разрисовывая ее.

Познакомились они в Неаполе, где она была певичкой в кабаре — одном из немногих, куда допускали чернокожих солдат. В свои восемнадцать она вовсю приторговывала на черном рынке, а до этого была связной у итальянских коммунистов. Сэндерсону хватило одного взгляда на нее, чтобы потерять голову. Наверное, то был единственный раз в его жизни, когда он позволил себе расслабиться. Он отчаянно рисковал: по ночам самовольно покидал аэродром, всеми правдами и неправдами обходил стороной патрули военной полиции, чтобы побыть с ней, а на заре украдкой пробирался обратно на взлетное поле, чтобы тут же вылететь куда-нибудь на Бухарест или Плоешти...

— Мы знали, что не сможем быть вместе, — продолжал Эрл. — Понимали, что война рано или поздно закончится. — В его глазах было отсутствующее выражение, воспоминание о боли, и я видел, какой след Лена оставила в его жизни. — Мы оба были взрослые люди. — Глубокий вздох. — В общем, мы расстались. Я демобилизовался и вернулся в профсоюз. С тех пор мы не виделись. — Он покачал головой. — А теперь она играет в кино. Я не видел ни одного ее фильма.

На следующий день мы нашли Бормана. Я ухватился за его монашеский капюшон[22]и так тряхнул его, что у него лязгнули зубы. Мы передали его представителю Международного трибунала для суда над военными преступниками и позволили себе несколько дней отдыха.

Таким взвинченным, как в те дни, я Эрла еще не видел никогда. Он то и дело скрывался, чтобы сделать телефонный звонок. Нас вечно осаждали толпы журналистов, и Сэндерсон дергался от каждой вспышки. В первый же вечер он сбежал из нашего гостиничного номера и не появлялся три дня.

Обычно это я вел себя подобным образом, стараясь улизнуть на свидание с очередной красоткой. От Эрла я такого не ожидал.

Те выходные он провел с Леной в крошечном отельчике к северу от Рима. В понедельник утром их снимками пестрели все итальянские газеты — каким-то образом журналисты пронюхали об этом свидании. Я гадал, узнала ли подробности Лилиан, и если да, то что она об этом думает.

Эрл, чернее тучи, появился примерно в полдень понедельника, как раз вовремя, чтобы успеть на свой рейс в Индию: он летел в Калькутту на встречу с Ганди. Закончилось дело тем, что Сэндерсон своим телом закрыл Махатму от пуль, которые какой-то фанатик выпустил в него на ступенях храма, и теперь все газеты только и писали об Индии, а об итальянском происшествии позабыли. Как мой приятель потом объяснялся с Лилиан, я понятия не имею. Не знаю уж, что он ей наплел, но совершенно уверен — Лилиан ему поверила. Она всегда ему верила.

* * *

Славное было время. Теперь, когда в Южную Америку дорога фашистам была заказана, они были вынуждены оставаться в Европе, где искать их было куда легче.

После того как нам удалось выудить Бормана из его монастыря, мы вытащили Менгеле[23]с чердака на баварской ферме и так близко подобрались к Эйхману[24]в Австрии, что он запаниковал и угодил прямо в руки к советскому патрулю и русские пристрелили его без лишних слов. Дэвид Герштейн со своим дипломатическим паспортом пробрался в Эскориал[25]и уговорил Франко выступить в прямом радиоэфире с заявлением, в котором он отрекался от престола и созывал выборы, после чего Дэвид сопровождал его в самолете во время полета в Швейцарию. Следом за Испанией выборы были объявлены в Португалии, и Перону пришлось искать прибежища в Нанкине, где он стал военным советником генералиссимуса[26]. Нацисты покидали Иберию десятками, и многие из них были пойманы.

Мои дела шли в гору. Жалованье, которое платил мне мистер Холмс, было невелико, но я прилично заработал на рекламе «Честерфильда» и на том, что продал свою историю журналу «Лайф»; кроме того, я часто выступал с речами за плату — мистер Холмс даже нанял специального человека, который писал для меня тексты. Моя половина квартиры на Парк-авеню не стоила мне ни цента, равно как никто не принуждал меня платить за еду. Меня посещало такое количество девчонок, что домовладелец задумался о том, чтобы установить вращающуюся дверь. Помимо всего этого, мне регулярно приходили кругленькие суммы за статьи, выходящие под моим именем, — вроде «Почему я верю в терпимость», «Что для меня значит Америка» и «Зачем нам нужна ООН». Ребята из Голливуда были не прочь заключить со мной долгосрочный контракт и суммы предлагали поистине астрономические, но тогда они меня не интересовали. Мне хотелось посмотреть мир.