Книга Петерс Латыш - Жорж Сименон

В номере стало теплее, в воздухе плавали клубы дыма.

Сквозь них еле проступали очертания предметов.

— Вы приехали сюда, чтобы убить Берту, — отчеканил Мегрэ.

Его собеседник продолжал пить. Прежде чем ответить, он опорожнил стакан, ухватился за край камина:

— Да, чтобы со всем этим покончить! И с собой. Мне все осточертело, все! В голове крутилась только одна мысль — брат называл такое «русскими мыслями». Умереть вместе с Бертой, в объятиях друг друга.

Он замолчал, голос его сорвался:

— Это идиотизм! Нужно выпить литр, чтобы такое полезло в голову. У двери стоял полицейский. Я протрезвел.

Начал кружить вокруг виллы. Сегодня утром передал служанке записку: я написал своей невестке, что буду ждать ее под мостками на молу и что если она не принесет мне немного денег, меня схватят. Подло, да? Она пришла.

И тут, положив голову на каминную доску, он разрыдался, но плакал он как ребенок, а не как мужчина. Говорить ему мешала икота.

— У меня не хватило смелости! Мы стояли в темноте. Море шумело. На ее лице появилось беспокойство. Я все ей сказал, все! И про убийство, и про переодевание в тесном туалете. Потом, когда увидел, что она совершенно обезумела, стал клясться, что все это ложь. Подождите… Нет, не убийство, а то, что Петерс был негодяем. Я кричал ей, что придумал все это, чтобы отомстить за себя. Она, должно быть, поверила. Такому всегда верят. Она уронила на землю сумочку с деньгами, которые мне принесла. Сказала мне… Нет! Она ничего не смогла сказать.

Он поднял голову, повернул к Мегрэ сведенное судорогой лицо, попытался сделать несколько шагов, но пошатнулся и вынужден был снова ухватиться за камин.

— Дайте-ка мне бутылку, ну!

И в этом «ну» послышалась какая-то угрюмая нежность.

— Послушайте, дайте мне на минутку фотографию. Вы знаете…

Мегрэ вытащил из кармана портрет Берты. Это была единственная ошибка, которую он допустил: ему показалось, что в это мгновение голова Ханса была занята только мыслями о молодой женщине.

— Нет. Другую.

Ему нужна была фотография с двумя мальчишками в вышитых матросских воротниках.

Латыш не мог отвести от фотографии безумного взгляда. Комиссар видел снимок вверх ногами, но даже так было заметно, с каким восхищением смотрел на брата более светловолосый из мальчиков.

— Вместе с костюмом они унесла мой револьвер, — внезапно сказал Ханс, оглядываясь вокруг. Голос его звучал безразлично и совершенно спокойно.

Мегрэ залился краской. Неловко кивнул на кровать, где лежало его оружие.

Тогда Латыш оторвал руку от камина. Он больше не качался. Видимо, призвал на помощь всю свою волю.

Он прошел в каком-то метре от комиссара. Оба они были в халатах. Вместе выпили две бутылки рома.

По обеим сторонам стола, на котором возвышалась переносная печка, по-прежнему стояли два стула — один напротив другого.

Взгляды двух мужчин встретились. У Мегрэ не хватило мужества отвести свой. Он ждал, что Латыш остановится.

Но Ханс выпрямился, пересек комнату, сел на край кровати, и пружины скрипнули под ним.

Во второй бутылке еще что-то оставалось. Комиссар поднял ее. Горлышко звякнуло о стакан.

Пил он медленно. Или только делал вид, что пьет? Он затаил дыхание.

Наконец грохнул выстрел. Мегрэ залпом допил остатки рома.

Официально это звучало так:

«…ноября 19.. в десять часов вечера некто Ханс Йохансон, выходец из России, уроженец Пскова, эстонец по национальности, без определенных занятий, проживающий в Париже на улице Сицилийского короля, признав себя виновным в убийстве своего брата — Петерса Йохансона, которое он совершил в поезде «Северная звезда» … ноября того же года, покончил жизнь самоубийством выстрелом в рот немного спустя после его задержания в Фекане, осуществленного комиссаром Мегрэ из первой оперативной бригады. Пуля калибра 6 мм, пройдя через небную дугу, застряла в мозгу. Смерть наступила мгновенно.

Тело направлено на исследование в Институт судебной медицины, который выдал расписку в его получении».

Глава 19

Раненый

Перед уходом санитаров г-жа Мегрэ угостила их стаканчиком сливянки, которую приготовляла сама, отдыхая летом в эльзасской деревушке, откуда была родом.

Когда дверь закрылась и шаги на лестнице стихли, она вошла в спальню с букетами роз на обоях.

Мегрэ, немного уставший, с еще заметной синевой под глазами, растянулся на большой кровати под красной шелковой периной.

— Тебе было больно? — задала она вопрос, не переставая прибираться в комнате.

— Не очень.

— Есть тебе можно?

— Самую малость.

— Подумать только, что тебя оперировал тот же хирург, что делал операции королям, людям вроде Клемансо,[14]Куртелина.[15]

Она открыла окно, чтобы вытрясти коврик, на котором наследил один из санитаров. Затем пошла в кухню, передвинула кастрюлю, приоткрыв на ней крышку.

— Скажи-ка, Жюль… — осведомилась она, возвращаясь.

— Что? — спросил он.

— Ты веришь в эту историю преступления на почве страсти?

— О ком ты говоришь?

— Об этой еврейке, Анне Горскиной, которую судят сегодня утром. О женщине с улицы Сицилийского короля, которая утверждает, что любила Мортимера и убила его из ревности.

— А! Уже сегодня?

— Это так неправдоподобно…

— Ну, знаешь ли, жизнь весьма сложная вещь… Приподними-ка мне подушку.

— Ее не оправдают?

— Оправдывают же за это других!

— Именно это я и хочу сказать… А она не была замешана в твоем деле?

— Точно неизвестно, — вздохнул Мегрэ.

Г-жа Мегрэ пожала плечами.

— Вот уж, действительно, не стоит быть женой офицера полиции, — проговорила она и улыбнулась. — Когда что-нибудь происходит, я узнаю об этом от привратницы: у нее племянник — журналист.

Мегрэ тоже улыбнулся.

Перед операцией он дважды навестил Анну в Сен-Лазаре.

В первый раз она расцарапала ему лицо. Во второй дала показания, позволившие на следующий день арестовать в меблированных комнатах в Баньоле Пепито Морето, убийцу Торранса и Жозе Латури.

День за днем ничего нового. Иногда какой-нибудь малоутешительный телефонный звонок. Бог знает откуда; потом в одно прекрасное утро Мегрэ рухнул в кресло, как человек, который не может больше выдержать и пробурчал: