Книга Поиски абсолюта - Оноре де Бальзак

— Счастлива бедная моя мать, что погибла при первой же схватке с наукой, — сказала Маргарита, — а то ей пришлось бы тысячу раз испытывать смертные муки, прежде чем умереть. Конца не будет этому поединку…

— Конец уже виден, — отвечал Эммануил. — Когда у вас ничего не останется, у господина Клааса не будет кредита, и он все прекратит.

— Пусть же прекращает нынче! — воскликнула Маргарита. — Мы без средств.

Де Солис пошел выкупить векселя и принес их Маргарите. Валтасар спустился вниз еще до обеда, вопреки своему обыкновению. В первый раз за два года дочь заметила на его лице признаки ужасной печали: он вновь стал отцом, разум изгнал науку; он посмотрел во двор, в сад и, уверившись, что, кроме него с дочерью, никого здесь нет, подошел к ней, грустный и добрый.

— Дитя мое, — заговорил он, пожимая ее руку с умилительной нежностью, прости старику отцу… Да, Маргарита, я виноват. Только ты права. Раз мне ничего не удается открыть, я просто жалкий человек! Я уйду отсюда… Не хочу видеть, как продают Ван-Клааса, — сказал он, показывая на портрет мученика. Он умер за свободу, я умру за науку, он — всеми чтимый, я ненавидимый…

— Ненавидимый, папенька? Нет, — сказала она, бросаясь ему на грудь, — все мы вас обожаем. Разве не так, Фелиция? — обратилась она ко входившей в эту минуту сестре.

— Что с вами, милый папенька? — сказала девочка, взяв его за руку.

— Я разорил вас…

— Э! — сказала Фелиция, — братья помогут нам разбогатеть. Жан всегда идет первым в классе.

— Вот, папенька, — продолжала Маргарита, прелестным и лукавым движением подводя Валтасара к камину, с которого она взяла какие-то бумаги, запрятанные под часами, — вот ваши векселя; но больше не подписывайте, платить будет нечем…

— Значит, у тебя есть деньги?! — шепнул Валтасар на ухо Маргарите, оправившись от изумления.

От таких слов дыхание остановилось у героической девушки, столько было неистового восторга, радости и надежды на лице отца, который оглядывал все вокруг, точно ища, где спрятано золото.

— Папенька, — сказала она скорбным голосом, — у меня ведь есть свое состояние.

— Отдай его мне! — воскликнул он, жадно протягивая руки. — Верну тебе его сторицею.

— Да, я вам отдам все, что у меня есть, — ответила Маргарита, приглядываясь к Валтасару, не понявшему, какой смысл придает дочь своим словам.

— Ах, дорогая дочь, — сказал он, — ты спасаешь мне жизнь! Я задумал последний опыт, после него все возможности будут исчерпаны. Если и на этот раз я ничего не найду, придется отказаться от поисков Абсолюта. Обними меня, приди ко мне, возлюбленное мое дитя, я сделаю тебя счастливейшей женщиной на земле, ты возвращаешь меня к блаженству, славе; благодаря тебе я могу осыпать вас сокровищами, забросать вас драгоценностями, окружить роскошью…

Он поцеловал дочь в лоб, схватил ее руки, сжал их. Он выражал свою радость нежными ласками, показавшимися Маргарите почти угодливыми. За обедом Валтасар видел только ее, он смотрел на нее заискивающе, внимательно, пристально, как смотрит влюбленный: достаточно было ей сделать движение, и он уже старался угадать ее мысль, ее желание, приподнимался, готовый услужить; ей становилось совестно; в этой предупредительности чувствовалось что-то мальчишеское, несовместимое с его преждевременной старостью. Но в ответ на все эти нежности Маргарита подчеркивала нынешнюю их нищету то словом сомнения, то взглядом, брошенным на пустые поставцы в столовой.

— Э, что там! Через шесть месяцев мы все наполним золотом и диковинками, — сказал он. — Будешь как царица. Вся природа будет принадлежать нам, мы будем выше всего… благодаря тебе, Маргарита! Маргарита! продолжал он с улыбкой, — твое имя пророческое, ведь «Маргарита» означает жемчуг. Стерн где-то об этом говорит. Ты читала Стерна? Хочешь его прочесть? Он тебя позабавит.

— Жемчуг, говорят, плод болезни, — возразила она, — а мы уже достаточно страдали.

— Не печалься, ты дашь счастье тем, кого любишь, ты будешь могущественна, богата…

— У барышни доброе сердце, — сказал Лемюлькинье, скорчив в улыбку свое рябое лицо.

Самым очаровательным человеком, самым обаятельным собеседником показал себя в тот вечер Валтасар перед дочерьми. Как змей-искуситель, изливал он и словами и взором магнетический ток, расточал то могущество гения, ту приятность ума, которые околдовывали Жозефину, и, так сказать, окружал дочерей теплом своего сердца. Когда пришел Эммануил де Солис, он впервые за долгое время увидал отца и детей вместе. Несмотря на свою настороженность, молодой директор поддался очарованию этой сцены — так бесконечно привлекательны были речи и ласковость Валтасара. Хотя люди науки и погружены в бездны мысли и постоянно заняты жизнью умственной, тем не менее они замечают мельчайшие частности окружающей жизни. Эти люди, не столько рассеянные, сколько делающие все невпопад, никогда не находятся в гармонии с окружающими, все они знают и все забывают; заранее судят они о будущем, пророчествуют самим себе, знают о событиях, прежде чем те произошли, но ничего не говорят. Если в тиши размышлений они прилагают свои способности к познанию происходящего вокруг, то довольствуются тем, что правильно угадывают: их увлекает самый процесс, и приобретенное ими понимание житейских дел они применяют почти всегда неловко. Порою пробуждаясь от такой апатии в отношении к обществу или из мира духовного попадая в мир внешний, они обнаруживают богатую память, и оказывается, что они ничему не чужды. Так, Валтасар, соединивший в себе проницательность сердца с проницательностью ума, понимал все прошлое своей дочери, знал или угадывал малейшие события таинственной любви, соединявшей ее с Эммануилом, он тонко это им показал и одобрил их любовь, разделив ее с ними. То была самая сладостная нежность, какая только может исходить от отца, и оба влюбленных не могли ей противиться. А по контрасту с огорчениями, осаждавшими со всех сторон эти бедные юные создания, вечер был восхитительным. Когда, так сказать, напитав их своим светом и омыв нежностью, Валтасар удалился, Эммануил де Солис, в движениях которого сказывалась какая-то принужденность, вынул, наконец, три тысячи дукатов золотом, которые он держал у себя в карманах, все время опасаясь, как бы этого не заметили. Он положил их на рабочий столик Маргариты, прикрывшей их бельем, которое она чинила, и отправился за остальными деньгами. Когда он вернулся, Фелиция уже ушла спать. Пробило одиннадцать часов. Марта, не ложившаяся, чтобы помочь раздеться барышне, была занята у Фелиции.

— Где спрятать? — спросила Маргарита, не отказав себе в удовольствии перебрать пальцами несколько дукатов (ребячество, погубившее ее!..).

— Я приподниму эту мраморную колонку, у нее полый цоколь, — сказал Эммануил, — вы сунете туда свертки, и сам черт их там не найдет.

В ту минуту, когда Маргарита совершала свой последний переход от рабочего столика к колонке, она испустила пронзительный крик, выронила свертки, монеты прорвали бумагу и покатились по паркету: отец стоял в дверях залы, и такая жадность написана была на его лице, что Маргарита испугалась.