Книга Сестра моя Боль - Наталия Ломовская

– Иудеи носят на одежде красные опознавательные знаки, не покидают гетто после захода солнца. Многие мараны решили бежать, но вскоре поняли, что сделали глупость. Инквизиторы заявили, что, если люди решили бежать, значит, они виновны. Подозрение тогда являлось достаточным основанием для осуждения. Все, считающие себя виновными в ереси или отступничестве, должны были публично покаяться в установленный срок; им дали понять, что иначе не стоит рассчитывать на снисхождение. Двадцать тысяч маранов, боясь наказания, признались, что они исполняли иудейские обряды. Им было сказано, что покаяние должно быть искренним, а в их искренность поверят только тогда, когда они сообщат о том, кто из их знакомых был виновен в таком же грехе. Под угрозой костра и позора, и нищеты для детей эти люди должны были выдать своих друзей. Многие из них так и поступили. Издали еще один указ, предписывавший всем гражданам искать среди новообращенных евреев тех, кто тайно отправлял иудейские ритуалы, и сообщать о них инквизиции. Им было предписано следить за тем, празднует ли кто-нибудь иудейскую субботу, зажигает ли огни в ночь на субботу, воздерживается ли в субботу от труда. Следовало проверять, едят ли новообращенные мясо во время Великого поста, соблюдают ли иудейские посты и празднуют ли иудейские праздники, обрезают ли младенцев, не поворачивают ли умирающих лицом к стене… Ваше величество, ваш народ переживает страшные времена! Не доверяют друг другу ни соседи, ни друзья, ни даже родные. Поощряются доносы детей на родителей и супругов друг на друга. На Табладских полях, что ни месяц, полыхает пламя! Даже останки тех, кто признан еретиком, выбрасывают из могил, чтобы подвергнуть огненной казни!

Речи выкреста становятся невозможно смелыми. Изабелла Кастильская смотрит изумленно, шея ее, тонувшая в пышном плоеном воротнике, раздулась, бледный рот приоткрылся – точь-в-точь ворона, сейчас каркнет.

– Чего же вы хотите? Мы желаем не столько изгнания иудеев, сколько их обращения. Крестившиеся иудеи получают право остаться в Испании.

– Остаться? И жить под вечным страхом инквизиции, так как новообращенных, вы знаете, всегда подозревают в тайном исповедовании старой религии? Ваше величество, мы покорно просим вас отменить указ. Со своей же стороны предлагаем собрать тридцать тысяч дукатов…

Фердинанд шумно вздыхает.

– …в качестве компенсации военных расходов, – заканчивает молодой иудей, тот, на чьем камзоле алеет позорная метина его веры.

Девушка стоит за его плечом, незримые токи соединяют их. У Изабеллы дергается щека. Королева чувствует приближение приступа гнева, но тут до нее доносится некое успокаивающее дуновение – между деревьев мелькает белая ряса, ближе, ближе… Как сладко дрожит в груди, как слабеют колени… Кровь приливает к лицу, дряблые щеки Изабеллы слегка розовеют, глаза подергиваются влагой. В эту минуту она почти красива – женщина, предвкушающая встречу с возлюбленным, с властителем ее дум, с хозяином ее души… Добрая супруга, она не властна над своими чувствами.

Супруг королевы стоит за ее правым плечом, Томас Торквемада – за левым. Ему хватает мгновения, чтобы вникнуть в смысл происходящего.

– Иуда Искариот продал Учителя за тридцать сребреников, – провозглашает Торквемада глубоким голосом, от которого у Изабеллы все внутри трепещет, – а ваши величества готовы продать его за тридцать тысяч! – Он выступает вперед и снимает со своей шеи тяжелое распятие. С глухим бряцанием крест падает на мраморную поверхность столика, за ним тихо шелестя, падает цепочка. – Вот Он, перед вами. Возьмите и продайте Его. Но не думайте, что я приму участие в столь позорной сделке!

В глазах Фердинанда тает маслянистый блеск золота. Королева во всем покорна своему духовнику, не видать королю еврейских дукатов! Ну что ж, он получит их потом. В спешке иудеи станут продавать свои дома и сады – по дешевке. Самые упорные из них будут уничтожены, и треть их имущества опять же отойдет казне. А имущество у них немалое – не зря же предложили они тридцать тысяч, видно, для них это мелочь…

Понурившись, уходят иудеи из сада, из страны, из жизни. Они похожи на отступающее в беспорядке войско. У иных остались лошади или ослы, но многие идут пешком, как некогда из Египта… Часть изгнанных иудеев отправится в Португалию – король Хуан II за определенную плату разрешит им безопасный проезд в Африку. Другая часть направилась в Неаполь, и во время этого путешествия среди них многие заразятся чумой и умрут – среди них и эта некрасивая еврейская девушка, так преданно глядящая на своего жениха. Она умрет у него на руках, а он доберется до Генуи, где, впрочем, ему нельзя будет задерживаться. По закону ни один иудей не должен там оставаться больше трех дней. Поистине печальной будет участь этих людей, смело решивших сохранить веру отцов и отправившихся в путешествие к новым землям. В Кадисе они будут ожидать, что море расступится перед ними, подобно тому как это случилось во время великого Исхода их предков. Повезет только тем иудеям, которые попадут в Рим, поскольку старый грешник Борджиа, папа Александр, даст им убежище, не столько по доброте, сколько из мудрости.

И воистину удивительна будет судьба Бартоломе, сына Алонсо де лас Касаса. Вместе с отцом он эмигрирует на карибский остров Эспаньола и вступит в орден доминиканцев. Бартоломе станет миссионером и писателем, автором труда «История Индий», редактором судового журнала Колумба, но делом своей жизни сделает он защиту индейцев от геноцида. Он откроет миру глаза на зверства конквистадоров в Перу, поставит под сомнение право собственности Испании на сокровища из выкупа, уплаченного за освобождение вождя инков Атахуальпы, а также на ценности, найденные и взятые в местах захоронений коренного населения, благодаря ему будут, пусть временно, отменены правила энкомьенда, устанавливавшие рабский труд в испанской Америке, и благодаря ему же будут приняты новые законы в защиту индейцев в колониях…

– Что ж, только за это стоит благодарить Томаса Торквемаду, Великого Инквизитора! Ступай, дитя мое, предайся забавам, свойственным твоему возрасту, но думай и помни. Мы продолжим завтра…

От этих бесед у Василия оставалось странное послевкусие – брат Сальваторе к чему-то готовил его, но вот к чему? Для чего он говорил ученику все это?

– В особую вину римской инквизиции ставят суд над Галилеем. Дитя мое, я читал старинные документы, и они немало позабавили меня. Ты думаешь, Галилей был беззащитным старым ученым, у которого под пытками вырвали отречение? О нет! У него были весьма могущественные покровители – папа Урбан Седьмой писал в его честь стихотворные оды, ему симпатизировал ватиканский секретарь Чиамполи, а великий герцог тосканский Фердинанд Второй почитал его как своего учителя. Благодаря их вмешательству Галилей провел в заключении всего восемнадцать дней, и тюремной камерой служил ему комфортный кабинет в здании инквизиционного трибунала. После вынесения приговора Галилея поселили на одной из вилл Медичи, откуда он был переведен во дворец своего друга, архиепископа Пикколомини. Там он провел остаток жизни – ему запрещалось только лишь выезжать в другие города, но и на этот запрет инквизиция смотрела сквозь пальцы. А Джордано Бруно? Ведь ореол ученого придала ему лишь огненная казнь! А при этом Бруно не был ни физиком, ни астрономом. Его идеи нельзя назвать научными не только с позиций современного знания, но и по меркам науки прошлого века. Бруно не занимался научными исследованиями и пострадал не за свои научные взгляды и открытия – просто у него их не было! Исследование работ Джордано Бруно, в которых он излагает взгляды Коперника, показывает, что Бруно совершенно не разбирался в предмете. Eго работы – нагромождение бессмыслиц. Для Бруно Коперник был лишь провозвестником возрождения древней философии Гермеса Трисмегиста. Идею множества миров он использует как метафору для рассмотрения взглядов протестантов и католиков как сходных по смыслу – дескать, звезды имеют одинаковый статус, но их много! К тому же по переписке Бруно можно судить о том, что у него был отвратительный характер, он нетерпимо относился к оппонентам и тем нажил себе немало врагов.