Книга На самом дальнем берегу - Урсула К. Ле Гуин

пошел с ними? Они двое, похоже, все-таки немного понимают друг друга. Он говорит, что эти сумасшедшие были волшебниками. Я бы мог сейчас отдыхать дома, во Дворце в Бериле, в моей комнате с резными панелями и красным меховым ковром на полу, и в камине горел бы огонь, и проснувшись, я отправился бы вместе с отцом на соколиную охоту. Зачем я потащился с этим колдуном? И зачем он потащил меня за собой? Он говорит, что это — мой путь, но это лишь чародейская манера говорить, которая заставляет при помощи громких слов изображать великие вещи. Но в конечном счете оказывается, что эти слова означали совсем другое, а не то, о чем ты думал. Если у меня и есть какая-то дорога, по которой мне надлежит идти, то это дорога домой, а не бессмысленные скитания по всем Просторам. У меня дома есть обязанности, а я уклоняюсь от них, болтаясь здесь без настоящего дела. Если он и в самом деле считает, что в мире действует какой-то враг всякого волшебства, то почему он взял с собой лишь меня? Он мог бы выбрать какого-нибудь другого мага себе в помощь: к его услугам сотни магов. Он мог бы взять с собой целую армию воинов или морской флот. Неужели великую опасность надо встречать таким образом: посылать против нее в утлой лодке старика да мальчишку? Это же просто глупость, если не хуже. Он сам безумец: ведь он сказал, что ищет смерть. Он ищет смерть и хочет взять меня с собой. Но я-то не сумасшедший и еще не старик, я не хочу умирать, я не пойду с ним».

Он приподнялся на локтях и посмотрел вперед. Луна, которая вставала впереди, когда они покидали Сосару, снова светила в небе по курсу лодки, хотя уже садилась. Позади, на востоке, начинался унылый пасмурный день. На небе не было облаков, лишь тонкая, болезненно-блеклая пелена. Позднее, с приближением дня, солнце начало припекать жарче, но его блеск был затуманен пеленой и лишен великолепия.

Целый день они плыли вдоль побережья Лорбанери, которое тянулось справа, низменное и зеленое. Легкий ветер дул с острова и наполнял парус. К вечеру они прошли последний длинный мыс, и бриз пропал. Ястреб наговорил в парус волшебный ветер, и как сокол, спущенный с рукавицы, «Зоркая» рванула с места и нетерпеливо заспешила вперед, оставляя позади Остров Шелка.

Красильщик Собри весь день просидел, съежившись, на одном и том же месте, очевидно, страшась и лодки, и моря; его мучила морская болезнь, и он был жалок и несчастен. Но вот он хрипло заговорил:

— Мы идем на запад?

Закат пылал ему прямо в лицо, но Ястреб терпеливо выслушал этот бестолковый вопрос и молча кивнул.

— К Обехолу?

— Обехол лежит к западу от Лорбанери.

— Долгая дорога на запад. Может быть, это место там.

— На что оно похоже, то место?

— Откуда я знаю? Разве я видел? Оно — не на Лорбанери. Я искал его много лет, целых четыре года, да нет, пять лет, искал в темноте, ночью, закрыв глаза, и все время слышал, как он зовет: «Иди, иди ко мне». Но я не смог прийти. Я не повелитель волшебников, который может рассказывать про дороги во тьме. Но там есть место, где тоже можно попасть на свет, под солнце. Вот этого и не могли понять Мильди и моя мать. Они не хотели смотреть в темноту. Потом старик Мильди умер, а моя мать потеряла разум. Она забыла наговоры, которые мы применяли во время окрашивания, и от этого тронулась в уме. Она хотела умереть, но я говорил ей: подожди. Подожди, пока я найду то место. Там должно быть такое место. Если мертвый смог вернуться в мир живым, то, значит, в мире должно быть такое место, где это возможно.

— Неужели кто-то из мертвых вернулся к жизни?

— Я думал, ты знаешь про такие вещи, — заметил Собри после паузы, искоса глядя на Ястреба.

— Я пытаюсь разузнать про это.

Собри промолчал. Маг неожиданно посмотрел на него прямым и властным взглядом, хотя его слова были сказаны мягким тоном:

— Ты что же, хочешь открыть способ, как жить вечно, Собри?

Собри минуту не отводил глаз, выдерживая взгляд мага, потом спрятал в ладонях свою лохматую буро-рыжую голову и принялся слегка покачиваться взад и вперед. Похоже, что он принимал такую позу, когда что-то пугало его. А находясь в таком состоянии, он ничего не говорил и не понимал. Как они будут жить с этим Собри день за днем, неделя за неделей, в восемнадцатифутовой лодке? То же самое, будто в твое тело вселилась еще одна душа, да еще и больная…

Ястреб прошел на нос, встал рядом с Арреном и, опершись одним коленом о гребную скамью, вглядывался в бледно-желтый вечер. Он сказал:

— У этого человека нежная душа.

Аррен ничего не ответил и, выдержав паузу, холодно спросил:

— Что такое Обехол? Никогда не слышал этого названия.

— Для меня это тоже всего лишь точка на карте, не больше… Смотри туда: подруги Гобадрона!

Огромная топазовая звезда в южной части неба теперь стояла выше, чем прежде, а под нею, только-только поднявшись над морем, сияли белая звезда слева и голубоватая справа; вместе они образовали треугольник.

— Как их называют? — спросил Аррен.

— Учитель Имен не знает. Может быть, у людей, которые живут на Обехоле и Веллогии, есть для них имена. Я не знаю. Мы теперь вступаем в странные, чужие моря, Аррен, моря под символом Завершения.

Мальчик не ответил; во взгляде его, устремленном на яркие безымянные звезды, сквозила непреклонная ненависть.

По мере того, как они день за днем плыли все дальше и дальше на запад, тепло южной весны все больше согревало воду, а небо было ясным и синим. Но Аррену казалось, что в воздухе накапливается какая-то тяжесть, а свет пропитан унынием и лишен радостного блеска, как будто проходил через какое-то очень чистое стекло. Когда он плавал, вода в море казалась тепловатой, и он не ощущал после купания прежней свежести. Их пища, состоявшая главным образом из соленого мяса и рыбы, была совсем безвкусной. Нигде и ни в чем не чувствовалось ни свежести, ни яркости, разве по ночам, когда на небе пылали звезды, такие огромные и лучистые, каких прежде Аррену не доводилось видеть. Он