Книга За день до нашей смерти: 208IV - Alex Shkom

себе вопрос: «А что же будет на следующий день?» — и не находил ответ, то они — мёртвые — давным давно узнали его и всё пытались разглядеть за пеленой давно ослепших глаз: завтра будет светить солнце. Отражаясь от луж их собственной крови, оно будет заливать их глаза ярким и лучезарным светом до тех пор, пока они не исчезнут насовсем — не растворятся в пыли истории, став просто серыми костями, как и любой «живой» человек.

Если подумать, то люди всегда преувеличивали свою важность. Будучи на земле в том виде, в каком они знают себя, всего пару сотен тысяч лет, они всерьёз решили, что представляли угрозу ей — своей матери — Земле. Имели смелость предположить, что где-то там, на том огромном голубом шарике, затерянном в необъятной вселенной, были существа, которые могли представлять серьезную угрозу для сложнейшей системы случайностей и совпадений возрастом в четыре миллиарда лет. Но вот они — люди. Лежащие в алой лужице, захлёбывающиеся выбитыми зубами, перебирающие онемевшими пальцами сломанные кости, люди. Даже тот элемент, за который Homo Sapiens величаво называл себя «венцом творения природы», медленно вытекал из их голов, извиваясь на пути к заветному полу.

Когда к Уильяму Хантеру приближалось существо, созданное по вине человека, он вёл себя как зверь — как загнанный кролик перед росомахой, он бежал к своей норе в надежде, что хищник, быть может, изменит свой выбор: испугается отпора, попадёт в ловушку или переключится на другого кролика — неважно. Своя шкура ценнее — её больнее лишаться.

В зрачках Уилла медленно плыл силуэт Джеймса Виттимы: побитый двумя годами совместной «работы», но не опытом, сталкер, охотник и наёмник расхаживал среди трупов и, приставляя автомат немного левее от центра груди, так же медленно и так же методично, как и его учитель, делал свою работу. «Дробовик! — прокричал ему сквозь боль бегущий. — Схвати дробовик!» — но он не выполнил приказа. Конечно — ведь Хан сам выхватил у него из рук ценное оружие и, подбив того, кто сейчас обжигает его ухо, выкинул его в сторону.

Забежав в зал, он рывком дёрнул одну из двух мощных четырехметровых дверей от себя, тем самым оглушив своего преследователя, осознавая, что в голове должен был быть план спасения — меньшего зла и меньшей жертвы, чем та, к которой подбивали его обстоятельства. Где-то на задворках мозга, где хранилась куча документальной военной истории и художественных произведений о войне — осталось только подумать. Ну же! Ещё немного! Из отрывочных слайдов медленно составлялась картина. Казалось бы, за то время, что Хантер медлил у двери, его напарник вполне успел бы схватить помповое ружье и решить все их общие проблемы, но нет — темнокожий мужчина стоял как истукан в ожидании приказа. Что же творилось в его голове? Решал ли он, как поступить или просто впал в состояние прострации? Неважно — нескольких секунд вполне хватило для идеи.

— Спрячься за стойкой! — скомандовал ему старший. — Перехват по сигналу!

«Почему инстинкт дал сбой? — думал Хантер, убегая от ворот. — Почему только что готовый план «великой жертвы в лице Джеймса» вдруг отошёл в фон, а я стоял и тупил под этими воротами, как идиот, продумывая уже его и своё спасение? Вот же грёбанные человеческие мозги — странные до невозможности».

Впереди виднелось только небо. Оранжевое, почти что огненное небо. Среди того океана света едва ли можно было различить столпы тьмы — оборванные части холста, коими казались немногочисленные высотки Оклахомы тем вечером. Ослепленный этим сиянием, старый охотник выставил руку вперёд и нажал пальцем на спусковой крючок. Раздался выстрел. В своих нелепых попытках пристрелить небеса или достучаться до них, он лишь выводил на стекле мелкие, практически ювелирные, трещины. Бам. Бам. Бам. В барабане револьвера остался только один мазок, чтобы скрасить ту картину в полной мере, но его Уильям из Джонсборо приберёг для себя. Сзади начали раздаваться звонкие цокающие удары, которые стремительно приближались всё ближе и ближе — существо опять перешло на прыжок. Ближе. Ближе. Ещё ближе.

Он стал прямо у окна и многозначительно смотрел на Джеймса Виттиму, прячущегося под стойкой. «Смотри, сука, не сдрейфь — это всё ради тебя», — с той мыслью он и развернулся, чтобы быть со своей смертью глаз-в-глаз. То, что прыгало на него, не могло не вызывать отвращения у человека обычного — паразит с годами создавал всё новых и новых убийц, каждый из которых превосходил предыдущего в изощрённости и отвратительности. Везде, где бы ни был бывший пилигрим, у Этого появлялись или уже были свои названия. Сначала он узрел нарекание «Ходячих» и «Стаи», хоть и считал те названия банальными, затем была «Матка», «Диссидент» и «Фантом», в процессе сотворения которых он уже принимал непосредственное участие, а потом приходилось создавать всё самому — «Колоссы», «Бутоны», «Сонары», «Перебежчики» — убийцы, чьи имена несли с собою только смерть, однако с прыгающей бестией было небольшое исключение — он не только не знал, как называть её подвид очень долгое время. Ни одна из команд не могла поймать это живым, ни один военный не доставлял ни одному учёному более-менее целого тела, и ни один представитель Эволюции не пытался изучить это в первые года массового расселения.

То, что прыгало тогда на Уильяма, он в шутку прозвал «Блохой», позже переименовал в «Кузнечика», ещё позже — в «Жабу», но окончательный вариант закрепился уже после изучения — «Саранча»: огромное в полный рост и ничтожное в своей сущности существо. В свою бытность человеком, возможно, оно ходило прямо, но теперь — нет. Теперь, сквозь огромную боль, которую наверняка испытывал этот человек на стадии «личинки», его ноги — тазовые и коленные суставы — сгибались ровно в противоположную сторону: тазовые — вперёд, к животу, а коленные — назад, от ступней. Впавшие ягодицы больше не служили своей цели, а растянутая кожа на торсе, казалось, порвётся в тот момент, когда оно становилось «на четвереньки». О, те ноги были огромными. Столь сильными и длинными, что ни один спортсмен в мире не смог бы развить подобные, даже если бы потратил на это всю жизнь. А ступня-то! Ступня! Сквозь содранный кожный покров на долгие и долгие сантиметры тянулись оголённые мышцы с кровеносными сосудами, заканчивающимися голой костью. Какой то был размер? Семидесятый? Восьмидесятый? Неизвестно. Но это и было той причиной, по которой Уилл Хантер прозвал это «Кузнечиком»: при прыжке, которыми только и передвигалась саранча