Книга Негры во Флоренции - Ведрана Рудан

— Послушайте, те образы и сцены, которые вас преследуют, вовсе не обязательно образы и сцены того, что с вами действительно было. Вам может казаться, что вы это сделали, не осознавая того, что делаете.

Понимаешь, переводчик? Врачиха хотела меня утешить, успокоить, переубедить, сказать мне, что маленькую сербку не трахали ни я, ни они. А если я ее не трахал, то почему у меня в носу до сих пор стоит запах спермы и крови? Почему у меня в носу до сих пор стоит запах спермы и крови? Почему у меня в носу до сих пор стоит запах спермы и крови? Эй, переводчик! Почему у меня в носу до сих пор стоит запах спермы и крови?

БЛИЗНЕЦЫ

— Спишь?

— Нет.

— Если мы маленькие сербки и если мы родимся, то наш собственный дед трахнет нас, когда мы станем взрослыми девочками.

— Нет, сейчас в Хорватии мир, здесь нет маленьких сербок, наш дед не трахнет нас, если мы маленькие сербки, если мы родимся. Когда в Хорватии мир, здесь насилуют только молоденьких хорваток.

— А если мы молоденькие хорватки, тогда нас все равно будет трахать наш дед, раз ты говоришь, что, когда мир, здесь трахают молоденьких хорваток?

— Нет. Когда мир, наш дед дрочит.

— Наш дед военный преступник.

— Нет. Насиловать во время войны — это не преступление, это борьба за свободу иными средствами.

— А любая борьба за свободу связана с траханьем девочек?

— Любая.

— Я бы не хотел быть девочкой. Я слышал, что в Аргентине девушки, которые сидят на кассах в мегамаркетах, имеют право ходить в уборную, только когда у них менструация, и тогда они носят на рукаве красную ленточку, чтобы было понятно, что у них есть право на посещение туалета, я не хочу родиться, если я девочка, не хочу носить красную ленточку на рукаве и сидеть на кассе.

— Хорватия еще не Аргентина, если мы и окажемся на кассах, то хотя бы будем в тепле. В Хорватии мир, мир, мир, братец, солдаты нас не будут трахать.

— Я не хотел бы быть девочкой и кричать «мама, мама», когда меня трахают солдаты с грязными членами.

— Откуда ты знаешь, что у солдат грязные члены?

— Я слушал про войну по телевизору. Все время идет дождь, они сидят в окопах, в окопах грязь, не могут же у солдат члены быть чистыми, а они сами грязными.

— А как ты думаешь, это легче, если тебя во время войны насилует борец за свободу с чистым членом?

— Вероятно, один хер.

— Ругаться нехорошо.

— Почему наш дед зовет нашу маму «куренок»?

ДЯДЯ

Я компьютерщик, я стюардесса. Если считать, что стюардесса — это не официантка, а великая путешественница, то я не пролетарий умственного труда, а герой двадцать первого века. Зависит, как посмотреть. Но я никогда не смотрел на себя по-другому. Я всегда знал, что я пролетарий умственного труда. Мой шеф свинья. Постоянно твердит: зарплата это тайна, кто будет болтать о зарплате, будет немедленно уволен. Если бы вы случайно пришли в нашу фирму, зашли в это гребаное помещение, где мы сидим, вы бы увидели, что там разгуливает кошечка, Альма, на окнах стоят цветы, у каждого свои, у меня, например, две альпийские фиалки, в клетке сидит попугай, его зовут Мария, радость жизни бьет ключом. Пашем с восьми утра до восьми вечера. За опоздание на одну минуту у нас из зарплаты вычитают пятнадцать кун, сверхурочные не платят, нам дают дополнительные выходные, но мы не можем ими воспользоваться, потому что фирма дышит на ладан, об отпуске не смеем и подумать, хозяин считает, что работаем мы недостаточно. Кто наш хозяин, мы не знаем. Господин, который с нами общается через шефа, говорит, что хозяин он, но вовсе не значит, что это действительно так. Мы не протестуем. В нашем городе, да, кажется, и во всей Хорватии, они договорились, что ты не можешь зарабатывать больше четырех тысяч кун в месяц, поэтому совершенно безразлично, где пялиться на экран — в офисе с Марией и Альмой или с канарейкой и собакой. Некоторые свихнулись. Желько бьет жену, это помогает ему расслабиться. Рики доводит себя до изнеможения, составляя на заказ гороскопы…

Теперь мне бы надо выдумать какое-то третье имя, может быть, Пино, и сказать, что этот самый Пино работает потому, что ему насрать на все, и на компьютеры, и на шефов, и на фирмы, и на симпатичных животных. Вот никак не получается. Знаю, когда перечисляешь, нужно почему-то привести не меньше трех примеров… Нельзя сказать: Желько бьет жену, Рики доводит себя до изнеможения… Нужно добавить и Пино, тогда мысль обретет вес. Не получается у меня выдумывать имена, я понятия не имею, действительно ли какой-то Желько бьет жену, наверное, бьет. Рики — это уголовник, он получил десять месяцев исправительных работ за распространение наркотиков, я видел это утром в газете, ему продлили заключение, я с этим Рики вообще не знаком. А Пино — это рыбак, который во времена моего детства вершой ловил креветок. Мне трудно навязать имя Пино какому-то типу, который не ловит рыбу. Пино — это верша, креветки, море. Я не сказал «верша, креветки», я добавил море?! Дядя Пино стоит в своей лодке и гребет веслом. Я очень хотел научиться грести стоя. Грести стоя я не умею. Я учился в университете в Вене. В Вене учились самые великие умы. Это у них всегда написано в биографиях: учился в Вене с такого-то и до такого-то.

Мои венские дни , о них можно было бы написать книгу. Я хочу сказать, я думал, что сказал, а я этого не сказал, я хотел написать книгу о своей жизни.

Я компьютерщик, я стюардесса…

Это из книги. Быть только компьютерщиком бессмысленно. И кроме того это вечный стресс. Я знаю одного детского хирурга, он мне грыжу оперировал, он написал поваренную книгу. Сам делал фотографии блюд. Понимаете? Люди это нечто большее, чем непрерывное глядение в экран, а рядом кошечка мяукает, попугай трещит, фиалки… Кошка, попугай, фиалки… Раз, два, три… Когда я приехал в Вену? Когда улетел в Америку? Все это я свалил в свою книгу, а потом в Интернете наткнулся на рецепт — что должно быть в интересной книге. Она должна быть одновременно и грустной и веселой, и в ней обязательно должна описываться какая-то засада. В моей жизни бывали страшные засады, например, не заплатил за квартиру и ждешь, когда мать пошлет тебе денег, или банкомат не принимает карточку, или ты в подземке без билета, а в Вене в этом смысле жуткие строгости… Это все ужасы, которые способны разрушить человеку жизнь. Книга о поездке в метро без билета еще не написана. Но где здесь труп, секс? На хрен поездку в метро. На хрен и компьютерщика без фантазии! А может быть, я потому и компьютерщик, что у меня нет фантазии? Кого убить, почему, как сплести интригу, чтобы читатели катались по полу от смеха, плакали и в напряжении ждали конца? Я начал.

Хай, пипл, я Секи!

На самом деле меня зовут не Секи и я совсем не такой весельчак, меня зовут Драгутин, в честь какого-то покойного священника, который моей старухе приходился кем-то, кажется дядей, его убили итальянские фашисты, одна маленькая улица в нашем городе носит имя нашего Драгутина. Драгутин — это имя, которое звучит не очень выразительно. Хай, пипл, я Драгутин… Поэтому я и написал: хай, пипл, я Секи! «Хай» мне потребовалось, чтобы все сразу зазвучало весело. Значит, я начал. Я не умею обманывать, это мой большой недостаток, меня мучило то, что меня зовут не Секи, я убрал хай, я Секи и написал хай, пипл, меня зовут Секи.