Книга Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

свою пессимистическую оценку положения и телеграмма Грёнера Эберту, в которой первый генерал-квартирмейстер заверил президента, что добиться успеха военным путем невозможно, и если Носке в публичном воззвании объяснит необходимость подписания мира, то существует возможность, что «военные выступят в его поддержку, и тем самым будут предотвращены как любые новые попытки захвата власти внутри страны, так и сражения с внешними силами на востоке».

В свете этих заявлений минимальное большинство Партии Центра решилось согласиться на безоговорочное принятие договора. Это спасло правительство Бауэра и гарантировало необходимое большинство голосов для принятия договора в Национальном собрании. В ходе тайного голосования большинство парламентариев подтвердили, что правительство по-прежнему уполномочено подписать мирный договор. Против проголосовали фракции ДНФП и ДФП, большинство ДДП и часть фракции Центра. 28 июня министр иностранных дел Мюллер и министр транспорта Белл поставили свои подписи под договором в Зеркальном зале Версаля{80}.

С этого момента ничто так не объединяло послевоенную Германию, как возмущение по поводу «диктата» победителей. Условия Версальского договора оценивались отнюдь не исходя из целей, которые Германия преследовала в ходе войны и добилась в Брест-Литовске. Характер оценок договора определялся в первую очередь теми представлениями о справедливом мире, которые нашли свое выражение в 14 пунктах Вудро Вильсона. Действительно, самый эффективный постулат Вильсона — право народов на самоопределение, последовательно нарушался Версальским мирным договором. Это прежде всего относилось к восточной границе Германии. Однако был ли хоть какой-то шанс сделать Польшу, которой полтора века самым жестоким образом отказывали в государственном существовании, самостоятельным и независимым государством с согласия Германии? Возможно ли было вообще на востоке Центральной и Южной Европы, т. е. в областях национальной чересполосицы, провести в жизнь принцип самоопределения какой-либо нации, не ущемив при этом интересы других? Что же касается права на самоопределение австрийцев, то закономерен вопрос: как бы отреагировали народы стран-победительниц, если бы побежденная Германия, присоединив Германскую Австрию, вышла из войны с существенным приращением территории и населения?

Лидеры держав-победительниц испытывали серьезное давление со стороны народов своих стран. Все военные расходы должны оплатить немцы: в этом французских граждан неоднократно заверяло в ходе войны собственное правительство, и теперь пришло время выполнять эти обещания. Репарации, размер которых все еще не был определен, должны были тяжким грузом лечь на Германию, так что «возвращение к нормальной жизни» становилось для немцев невозможным на годы вперед. Однако как во Франции, так и в Англии любое правительство, которое осмелилось бы переложить тяготы последствий войны не на «бошей» и «капустников», а на собственный народ, было бы сразу с негодованием отлучено от власти.

От правительств стран Антанты ожидали устройства такого миропорядка, в котором немецкий реванш был бы исключен навсегда. Дальше всех в этом отношении зашло французское правительство. Однако, как уже было отмечено, французам не удалось добиться полной реализации своих целей в результате сопротивления англичан и американцев. Английский премьер-министр Ллойд Джордж хотел поставить заслон французской гегемонии на континенте, а президент Вильсон не желал сверх меры подвергать опасности свое политическое реноме. Германия была обязана англо-американскому сопротивлению тем, что Рейнская область осталась в составе рейха и не была занята оккупационными войсками на длительное время. В обмен на ущемление собственной безопасности Франция должна была получить от Великобритании и США всеобъемлющие гарантии помощи и защиты. Соответствующий договор был ратифицирован в Лондоне Палатой Общин, однако американский Сенат отклонил его, тем самым также аннулировав обязательства Великобритании оказывать содействие Франции. В пакете со всеми версальскими соглашениями американский Сенат отверг также и любимый проект Вильсона — Лигу Наций. «Версальская система» потеряла таким образом свой краеугольный камень: перестраховку со стороны США. Можно было ожидать, что Франция теперь попытается обеспечить свою безопасность со стороны Германии каким-либо другим способом.

Германия после Версальского мира чувствовала себя страной, отнесенной к нациям второго сорта. На какое-то время для нее был закрыт доступ в Лигу наций, поначалу остававшуюся ареопагом стран-победительниц и нейтральных государств. Германский суверенитет был ощутимо ограничен, территория уменьшилась, экономическая мощь ослабла, а военный потенциал казался лишь слабым отблеском былого величия державы Гогенцоллернов. Однако рейх продолжал существовать, Германия все еще оставалась страной с самым большим населением к западу от русской границы и экономически наиболее развитой державой Европы.

Во внешнеполитическом отношении положение Германии также ни в коем случае нельзя было считать безнадежным. Если Франция стремилась найти своих естественных партнеров в лице Польши и государств «малой Антанты» 1920–1921 годов: Чехословакии, Югославии и Румынии, то у Германии оставался шанс построить особенно тесные отношения со странами так называемой «Межевропы», от Финляндии через Прибалтику к Болгарии. Еще важнее было то, что теперь, после Первой мировой войны, не могло даже быть и речи об «изоляции» Германии, если ее вообще когда-нибудь можно было осуществить. Между западными державами и Советской Россией зияла пропасть: интервенция союзников в поддержку «белых» закончилась лишь в конце 1920 г. Республиканская Германия еще не восстановила дипломатические отношения с Москвой, прерванные правительством принца Макса Баденского 5 ноября 1918 г. в знак протеста против финансирования большевистским правительством германских революционеров. Однако сближение «парий» миропорядка образца 1919 г. было предопределено логикой развития ситуации. Таким образом, перспективы Германии вновь стать великой европейской державой ни в коей мере не были похоронены Версальским договором.

Во внутриполитическом плане «Версаль» сразу же стал оружием правых. Заверения со стороны ДНФП и ДФП в том, что парламентское большинство, проголосовавшее за подписание мира, руководствовалось патриотическими соображениями, были быстро преданы забвению. Республиканские силы должны были жить с постоянным укором, что, поставив подпись под договором, они приложили руку к унижению Германии. После того как в мае 1919 г. стали известны мирные условия союзников, не осталось шансов на успеху тех деятелей, кто требовал критического освещения участия Германии в развязывании войны 1914 г. Когда Эдуард Бернштейн в середине июня на съезде СДПГ в Веймаре поставил «вопрос о вине и ответственности» и попросил своих товарищей не делать себя заложниками голосования 4 августа 1914 г., входе которого социал-демократическая фракция рейхстага одобрила военные кредиты, руководство партии и делегаты устроили ему настоящий разнос. В борьбе против «лжи о вине Германии в развязывании войны» объединились представители самых различных течений; министерство иностранных дел поддерживало соответствующие действия, а немецкая историческая наука практически сплоченными рядами пошла на службу якобы хорошему делу. Из опровержения ошибочного тезиса, согласно которому Германия была единственной виновницей развязывания мировой войны, вскоре выросла легенда о немецкой невиновности. Она внесла едва ли меньший вклад, чем ее сестра-близнец — легенда об ударе ножом в спину, в создание специфического националистического климата, в котором развивалась политическая жизнь Веймарской республики