Книга Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга третья - Валентина Александровна Осеева

прошёл… — как-то значительно и печально сказал Одинцов.

Васёк поднял глаза и встретил тоскующий взгляд Петьки.

— Пойдём на пруд! — бодро сказал Васёк. — Там и вымоемся и поговорим.

Он знал, что у всех на душе лежит тяжёлый камень — беспокойство за учёбу. Аккуратное посещение уроков всё ещё не налаживалось, каждый день кто-нибудь отсутствовал.

— Надо посоветоваться, — как всегда в трудных случаях, говорил Одинцов.

День уже кончался, но впереди был ещё длинный вечер.

— На пруд! На пруд! — оживились ребята. — Девочки, не расходитесь!

— Мне домой надо, — покачала головой Нюра.

— Васёк, я сегодня обещала маме прийти пораньше. Она очень много занимается сейчас политучёбой, я дома всё делаю. Мне надо ещё ужин сварить и посуду убрать, — тихо сказала Лида. — А завтра мама работает, так, может быть…

— Нет, у нас нет больше завтрашних дней. Мы можем потерять шестой класс, понятно?

— Давно понятно! — буркнул Мазин.

— Объявляю сегодняшний сбор на пруду обязательным, — решительно закончил Васёк.

Сбор! Знакомое слово всколыхнуло и сразу мобилизовало ребят, все повеселели. Петя Русаков с благодарностью взглянул на Трубачёва.

— Молодец! — одобрительно сказал Одинцов.

К Лиде и Нюре подошёл Сева Малютин:

— Вы куда?

— Пойдём, пойдём, у нас сбор! Сейчас Трубачёв объявил!

— Как? А я ничего и не знаю! Мне даже не сказали! — обиделся Сева.

— Да это только сейчас. Мы тоже ещё ничего не знали — вдруг он говорит: сбор! — взволнованно зашептали девочки.

— Давно не слышали! — усмехнулся Мазин и, так же как Одинцов, одобрительно сказал: — Молодец Трубачёв!

Васёк шёл впереди, не оглядываясь, но слышал всё, что говорили товарищи. Слово «сбор» вырвалось у него неожиданно, и теперь он сам был взволнован этим коротким и торжественным напоминанием о том, что они пионеры, что им необходима пионерская работа, что в ней есть всё, чего им не хватает в их жизни и труде. В ней есть чёткость, мужество, дисциплина и многое другое, что делает жизнь уверенней и проще и не даёт возможности растрачивать бесполезно своё время. Ещё минуту назад Васёк не знал, о чём будет говорить с товарищами и как выйдут они из своего трудного положения. Но теперь он знал. Да, сбор! На нём всегда решались самые серьёзные вопросы.

Васёк шёл твёрдым, уверенным шагом и чувствовал, что в его товарищах тоже появились спокойствие и бодрость.

В редкие часы отдыха любимым местом ребят был старый пруд. Заросший и заброшенный, он напоминал им Слепой овражек. Так же на закате в зелёной воде отражались светлые лучи солнца, так же качались над головой шумливые ветки и кричали, пролетая, птицы. Только не было затонувшей в воде коряги. Здесь, среди ёлок, на тёмном берегу, как случайная гостья, гляделась в пруд нарядная белая берёза. На её нежном стволе чернели вырезанные Мазиным буквы: «Р. М. 3. С.». А около бывшей землянки, широко раскинув разлапистые ветки, крепко сидела в земле старая ель.

Нет, это не был Слепой овражек! По краю пруда не рос густой орешник, здесь не могли спугнуть ребят чужие, страшные шаги… Но в густой тени, у заросшего пруда, вставали в памяти дорогие, знакомые лица, и чудилось, что протянешь руку — и опустишь её на тёплое загорелое колено сидящего рядом Генки, а закроешь глаза — и стоит перед тобой в шапке-кубанке Игнат, крепко сведены у переносья чёрные брови… А из-за спины Игната выглянут серые выпуклые глаза Федьки… И Грицько протянет через головы товарищей крепкую ладонь: «Здорово, хлопче, давай твою руку…»

А то вдруг покраснеет вода на пруду, и почудится оттуда детское удивлённое лицо мёртвого Ничипора, покажется серебряная голова Николая Григорьевича, а рядом с ней другая — с густыми, нависшими бровями и пересечённой шрамом щекой…

Острой болью рванётся сердце, тихо застонет над головой берёза, и страшно припомнится худенькое, вытянувшееся тело деда Михайлы.

Ой, не забудьте ж того, пионеры, что видели, что слышали, не забудьте нашего лютого ворога!..

Нет, не похож родной пруд на Слепой овражек, только память здесь острей и жалостней да как будто ближе далёкие друзья. Поэтому и полюбилось так ребятам тихое местечко…

— Мойтесь! — говорит Васёк и с удовольствием погружает в воду горячие пыльные руки.

Ребята следуют его примеру и насторожённо следят, как он приглаживает водой свой непокорный чуб, неторопливо повязывает галстук. Вот он уже приготовился — чистый, свежий, приглаженный. На мокром лице синие глаза с знакомым блеском глядят на товарищей. Руки у всех невольно поднимаются к галстукам, старательно разглаживают их концы.

— Мы пионеры, — говорит Васёк, — и сейчас, на этом сборе, нам нужно разобрать все свои дела. Что у нас получается? Уроки мы пропускаем, в госпиталь никак не попадём, даже навестить Васю не можем. На работе толчёмся целый день все вместе. А потом ходим друг за другом и спрашиваем: что делать с учёбой? Верно я говорю?

Ребята молча наклонили головы.

— Так ты сам знаешь — времени не хватает, — пожал плечами Мазин.

— Времени? — переспросил Васёк. — А где наше расписание? Вспомните, сколько уроков было в школе, сколько кружков… да сколько мы на коньках да на лыжах бегали да в кино ходили… На всё это было у нас время?

Лида Зорина подняла руку:

— По-моему, с теперешним это нельзя сравнивать. Ведь тогда с нами и Сергей Николаевич был и Митя. Они сами за всем следили. И дисциплину подтягивали.

Васёк быстро повернулся к Лиде:

— А ты что хочешь, чтоб сейчас, когда идёт ремонт школы, к тебе бы взяли и прикрепили учителя и вожатого специально подтягивать твою дисциплину? Потому что ты сама ничего не можешь? Маленькая?

— Почему это я? — возмутилась Лида. — Разве я про себя говорю?

Ребята зашумели.

— Васёк правильно говорит! — выкрикнул Одинцов. — Мы пионеры, мы должны сами на себя надеяться, да ещё и взрослым помогать в такое трудное время.

— Нам нечего барчуков из себя корчить и нянек себе искать! — сердито сказал Мазин.

— Подождите! — остановил товарищей Васёк. — Будет у нас школа — будут и учителя и вожатые. А сейчас мы, конечно, должны надеяться только на себя. Значит, давайте решим, что для нас главнее всего? Учёба. А для учёбы нужно время. А время у нас, как вода в решете. Вот это, по-моему, хуже всего.

Нюра