Книга Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

лет уже не выезжал, зато как руководитель Агитпропа в чехословацких делах участвовал. Например, руководил процессом создания и издания т. н. «Белой книги»[67]. Секретариат ЦК КПСС 3 сентября 1968 года обязал Агентство печати «Новости» в десятидневный срок подготовить такую книгу — о деятельности контрреволюционных сил в ЧССР. Работа с участием представителей ЦК, КГБ, МИД, ТАСС, Главпура закипела, и в положенный срок, то есть ровно через десять дней, книга была подписана в печать.

Яковлев отчитался: сборник выпущен, иллюстрирован фотографиями, издан на русском, английском, французском, немецком, чешском, словацком и других языках общим тиражом около миллиона экземпляров. Первый заместитель заведующего Отделом пропаганды указывал, что в книге «приводятся многочисленные факты, документы, свидетельства прессы и очевидцев, показывающие, как контрреволюционные силы внутри Чехословакии, опираясь на поддержку международного империализма, планомерно осуществляли подготовку условий для реставрации капитализма в Чехословакии и отрыва ее от социалистической Чехословакии»[68].

Чуть позже Яковлева попросили последить за изданием на русском языке выпущенной в Праге книги «Семь пражских дней: 21–27 августа 1968 года: Документация». Это был сборник материалов, отпечатанный тиражом 3000 экземпляров и не предназначенный для широкого распространения, на каждой книжке стоял гриф «Для служебного пользования». Пятисотстраничный том состоял из текстов листовок, публикаций СМИ, митинговых резолюций, настенных надписей, плакатов, сатирических стихотворений, которые распространялись в ЧССР сразу после ввода войск.

Советскому издательству «Прогресс» поручили осуществить перевод этой «Черной книги» на русский язык, издать «Семь дней» ограниченным тиражом и разослать отпечатанные экземпляры узкому кругу самых доверенных лиц: членам ПБ, секретарям ЦК, руководителям ряда отделов, в КГБ и главным редакторам главных СМИ. Это была в то время обычная практика, «Прогресс» регулярно знакомил партийную верхушку с подобными образцами антисоветской литературы.

Яковлев опять добросовестно приступил к делу, огромный том в считанные дни перевели на русский, а уже через две недели офицеры фельдсвязи развезли книгу адресатам «по специальному списку».

И вдруг в конце заседания Секретариата ЦК 21 февраля 1969 года Суслов говорит:

— Товарищ Яковлев, останьтесь. Тут есть вопрос.

И зачитывает документ под названием «О самовольной рассылке зам. зав. Отделом пропаганды ЦК т. Яковлевым книги „Семь пражских дней. 21–27 августа 1968 года“, содержащей грубые антисоветские измышления». Я оцепенел. Суслов спросил меня, кому разослана книга. Я перечислил. Тогда он обратился к представителю общего отдела и попросил дать ему список людей, кому направили сборник. Посмотрел. Совпало с моей информацией. Суслов спрашивает:

— Слушайте, мы что, не доверяем этим людям? — Потом поднял голову и сказал мне, — а вы поаккуратней.

Меня эта возня удивила, особенно формула «самовольная рассылка книги, содержащей грубые антисоветские измышления». Откуда все это пошло? На что было рассчитано? Оказывается, инициатива исходила из секретариата Брежнева. Суть склоки заключалась в том, что в этой книге на чешском языке была одна листовка, содержащая оскорбительные слова лично в адрес Брежнева. Я не включил ее в книгу, но, когда посылал экземпляр для Брежнева, этот листочек вложил отдельно. Голиков показал книгу генсеку, обратив особое внимание на злополучную страничку. Тот возмутился, решив, что листовка эта есть во всех экземплярах. Как я об этом узнал? Суслов, ведя Секретариат, сказал: «Что-то я страничку о Леониде Ильиче не нахожу». Я ответил, что ее и нет, она направлена только Брежневу. Потом Суслов попросил прислать ему эту листовку.

Увы, таковы нравы аппарата. Никогда не знаешь, кто и по какому поводу тебя подставит. Вот так и держалась дисциплина, основанная не на чувстве личной ответственности, а на страхе, на подсиживаниях, на интригах[69].

В протоколе того заседания Секретариата осталась запись: «Поручено т. Демичеву разобраться с этим вопросом»[70].

Кстати, Брежнев и своим чехословацким товарищам издание этой «Черной книги» не простил. 8 декабря 1968 года на встрече с руководством КПЧ в Киеве он выговаривал А. Дубчеку, потрясая книгой: «Вот видите, никакой нормализации обстановки в Чехословакии не происходит». После чего распространение «Семи дней» было запрещено, а Институту истории Чехословацкой академии наук (он выступал издателем) приказали попросить всех получивших книгу по рассылке вернуть ее обратно. Более того, спустя два года по факту издания было возбуждено уголовное дело — сначала по статье «распространение заведомо ложных измышлений», а затем по статье «антигосударственный заговор».

Пражская весна и последовавшее затем вторжение войск стран Варшавского договора стали важным рубежом в 74-летней истории Советского государства и недолгой истории европейского соцлагеря. Всем стало ясно, что любые отступления от нашей кондовой модели социализма будут беспощадно караться, любые попытки внести в практику социалистического строительства элементы здравого смысла — немедленно пресекаться.

Не получив серьезного отпора военному вторжению в Чехословакии, наши партийные, государственные и военные деятели спустя одиннадцать лет применят тот же силовой метод в Афганистане, но там надолго погрязнут в изнурительной войне, которая станет катализатором разрушения и политического строя, и всей советской империи.

1968 год самым серьезным образом отразился на всей советской идеологии. Да, на Красную площадь тогда вышла немногочисленная кучка отважных протестантов, их немедленно повязали и осудили. Но внутри системы появились многочисленные трещины.

Карен Брутенц и Анатолий Черняев работали в Международном отделе ЦК — для обоих факт вторжения стал шоком. Они понимали, чем обернется «интервенция в социалистическую страну-союзник, да еще и с тем, чтобы прервать демократический процесс»: «С этого момента для меня, для нас началась эра особого политического двоемыслия и двоедушия: уже ничто или почти ничто в официальной идеологии и поведении этого руководства (исключая, пожалуй, некоторые внешнеполитические акции) не могло вызвать искреннего согласия»[71].

Понятно, что всю мерзость этого «политического двоедушия» сполна испытал и А. Н. Яковлев. Вот почему он избегал воспоминаний о Пражской весне.

Его помощник Н. А. Косолапов в разговоре со мной тоже отметил: «Никогда он о тех днях не вспоминал». Правда, Николай Алексеевич сам вспомнил интересный эпизод, касающийся 1968 года:

У меня о Праге был очень интересный разговор с Шишлиным. Николай Владимирович фронтовик, политобозреватель ЦТ, многолетний работник ЦК. Любил выпить. Я тоже это дело не избегал, мог под настроение и под хорошую закуску выпить водочки, а вот Шишлин практиковал это ежедневно. И даже, когда началась лигачевская антиалкогольная кампания, не остановился. После обеда его всегда можно было увидеть в соответствующем настроении — шел по цековскому коридору, покачиваясь. Ему все сходило с рук. Был потрясающий случай, когда он в таком состоянии оставил кипятильник в стакане с чаем, а сам вышел из кабинета и забыл. Кабинет выгорел напрочь. И что? Да ничего! Помещение отремонтировали, а Шишлину даже взыскание не