Книга Я никому не скажу - Нина Кинёва

эти дни, с той секунды, как я увидела его в альбоме, как будто был с нами. Андрей его часто вспоминал. Меня это не напрягало. У меня самой в жизни такой крепкой дружбы не было…

Так мы и дотянули до понедельника, и Андрей не передумал и поехал в эту больницу.

И я решила: все, победа. Теперь все будет отлично. И, конечно, я буду продолжать к нему приходить. Маме я говорила про библиотеку, а сама писала конспекты у Андрея. Все-таки учиться тоже было нужно. Из-за учебы у нас и начались первые проблемы. То есть Андрею тоже надо было чем-то заняться, не смотреть же на меня просто так. Он сказал, что не хочет отстать и всю летнюю сессию трястись, что его выгонят. Хватит с него зимней. Звонил одногруппникам, брал задания, садился рядом со мной и… вскоре начинал жаловаться, что ничего не может запомнить, что материал уродский, и недоумевал, зачем он вообще пошел именно в этот универ. Сначала, в первые дни, это было неявно и между делом. Потом все больше. В пятницу он скинул со стола учебники, объявил, что он тупой и чтобы я уходила, потому что мне, отличнице, такой парень нафиг не нужен. Я решила с конспектами больше не приходить. Лучше возвращаться пораньше и делать все дома. Не хватало еще разборок из-за учебы.

В выходные все вроде утряслось, а в понедельник началось с новой силой. Только высказывался Андрей уже не про учебу. Теперь он твердил, что просто мне не нужен, что я его брошу, что никому такое счастье, как он, и в страшном сне не приснится. И что его уже никогда не сделают нормальным, потому что, если бы это было возможно, ему бы уже было хорошо. А от всех этих лекарств только хочется спать и тошнит, а пользы никакой. Судя по всему, он изводил не только меня, но и свою маму, потому что та начала пить успокоительное. И я понимала, конечно: наверняка он плохо себя чувствует. Если бы мне каждый день кололи вены и кормили таблетками, я бы тоже ныла, но…

Я устала.

Ощущала беспомощность. И как будто меня обманули. Обещали, что все сразу исправится (хоть никто и не обещал), а ничего не менялось. То есть менялось, но не так, как я хотела. Может, Андрею и становилось лучше в том смысле, что не снились кошмары и он не собирался кидаться в драку, но мне от этого было не легче.

Третьего марта мы с Андреем впервые серьезно поссорились. В универе мы готовили КВН к Восьмому марта, я задержалась на репетиции и, когда приехала, хотела ему все пересказать. Настроение было отличное. Но ему почему-то не стало весело от моего рассказа, наоборот, вспомнил, что сам не видел одногруппников уже давно, что его никуда не отпускают, сказал, что его все достало, что он бросает к чертовой матери эти таблетки и уколы и будет жить один, как раньше.

И тут я не выдержала. Сколько можно об одном и том же? Решился, так доведи уже все до конца. Ведь это же Андрей, а не какой-то слабак Водовозов, чтобы чуть что сдаваться.

Я сказала:

– Хорошо, бросай. Живи один. Делай что хочешь, я больше так не могу!

– А я знал, что ты уйдешь.

– Да ты еще и экстрасенс…

– Для этого не надо быть экстрасенсом.

– Я тебя люблю. Если не веришь – это твои проблемы. Я сейчас уйду не потому, что ты какой-то не такой, как мне надо, а потому что у меня уже голова трещит. Мне необходимо отдохнуть.

Я ушла, а на выходные вообще уехала с родителями в поселок к их друзьям. И субботу и воскресенье почти все время проспала, как будто меня тоже чем-то обкололи…

Чуда в очередной раз не случилось, и всего снова нужно было добиваться самой.

Он

Письмо Кате я писал четыре часа. С часу ночи до пяти утра воскресенья. Всю субботу Катя мне не звонила, более того – она отключила телефон. Прислала сообщение, что уезжает за город, и отключила. Ей нужно было отдохнуть, и я это понимал. Всю прошлую неделю мне было плохо… странное состояние, когда до полного равнодушия чего-то не хватает, но все в тумане, и ты тупой и ненавидишь себя за эту тупость… И еще жалко себя, хочется, чтобы тебя не трогали, но при этом кто-то был рядом. Я понимал, что достаю Катю, и не мог остановиться. Мне нужны были гарантии, что она никуда не денется. Конечно, это было глупо…

Вечером в субботу родители снова поругались из-за меня. Я всего лишь спросил у мамы, а что это может значить, что Катя так и не включила телефон. Правда, спросил не первый раз, но днем это был еще день, а до вечера что-то могло поменяться. Кому понимать девчонок, как не маме? Отец как раз хотел поработать, но услышал мой вопрос и вдруг психанул. Заорал, что в такой обстановке находиться невозможно, что я абсолютно не умею держать себя в руках. Мама тут же начала меня защищать, говорить про лекарства, отец сказал, что я посвожу всех вокруг с ума. И их, и Катю, на которой зациклился. И что одно из двух: или у меня стал такой поганый характер, и тогда никакое лечение мне не нужно, таким я и останусь навсегда, – или у меня правда огромные проблемы с головой, и тогда во имя чего эти полумеры вроде дневного стационара. Ложись, мол, в больницу, не надо устраивать дурку на дому.

И я вдруг подумал про «навсегда». Перед сном я взял таблетки, которые нужно было пить на ночь, но глотать не стал, сунул под подушку. Навсегда – это требовало осмысления. У нас в больнице была довольно разношерстная компания из разнообразных психов, но сейчас я думал об одном из них. Этого дядьку приводила утром жена. Приводила, забирала его вещи, чтобы ему не долбануло в голову удрать, а днем за ним приезжала. Я все время удивлялся, как она его вообще терпит, потому что он был невыносим. Зануда и нытик. Какой вообще умудрился жениться… Нет, мы не были с ним похожи, совсем. Но меня вдруг пришибло мыслью: а что, если… Да, мне сказали в больнице, что все поправимо, что у меня вообще нет какого-то неизлечимого психического заболевания и, если бы я летом туда пришел, вместо того чтобы убегать из дома,