Книга Лучший из миров: как философы предлагали устроить общество и государство - Юрий Александрович Трусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если это будет общество равных, должно же оно как-то управляться? Сколько человек в коммунах? Будет ли какое-то личное имущество? Справедливые вопросы. Нелюбовь к политике объясняет, почему Толстой не вдается в подробности системы управления и взаимодействия коммун. Вместо того, чтобы ставить целью внешние преобразования, для которых нужно согласие всех участвующих, каждому человеку необходимо озаботиться тем, исполняет ли он в своих поступках моральный закон ненасилия. Видно, что из двух стратегий – внешней и внутренней (стратегии духовных изменений) – Толстой выбирает вторую, так как в ней каждый отвечает сам за себя и ни от кого не зависит: «Нужно постараться быть хорошим человеком, а не делать добро другим»[95].
В морали человек свободен действовать, так как там его поступок больше зависит от его же выбора. В отличие от задач управления, моральные поступки часто являются элементом частной жизни, моих взаимоотношений с соседом, прохожим. Решать управленческие задачи, задачи коммуны – это все же погружаться во взаимодействия коллективов. А Толстой был против того, чтобы решать за других, сам он никогда в коммуне не жил. Детализация нового общества означала бы, что у Толстого есть собственное философское (или религиозное, или религиозно-философское) учение, что он стремится найти сторонников, быть их лидером. Толстой всю жизнь открещивался от этого, с осторожностью относился к толстовству как к движению. Он не хотел признавать, что создает собственную этическую систему.
Ко всему прочему споры о деталях отдавали бы доктринерством (хотя Толстого и так в нем обвиняли). Для писателя было небезразлично озвучить главные принципы, вытекающие из морального закона, а не прописывать хозяйственные взаимодействия людей в коммуне. Толстой мыслил так: необходимо, чтобы люди узнали об этике ненасилия. Для этого он взял на себя создание бесплатных материалов, «переварил» немало философских работ, в которых, как ему казалось, философы так же понимали мораль и смысл жизни[96]. Дальше дело за самим человеком, его внутренней работой. Применять этику ненасилия в конкретных житейских обстоятельствах придется ему самому.
Часть 5. Этика ненасилия в действии
Среди философских дисциплин этика занимает особое место. Ее называют частью практической философии, в отличие от теоретических направлений, изучающих что бы то ни было: мир, человека или знание само по себе. Философы-этики анализируют моральные нормы, которых мы придерживаемся интуитивно, по факту принадлежности к обществу. Их интересует масса других вопросов: противоречивы ли моральные нормы? Универсальны ли? Существуют ли универсальные критерии морального поведения? Можно ли их вывести? Самый главный вопрос: если я хочу быть добродетельным человеком, как мне действовать?
В этике Толстого быть добродетельным – значит следовать закону ненасилия. Поскольку это моральный закон, он обладает универсальностью: действовать в соответствии с ним нужно в любой ситуации, если мы хотим оставаться моральными. Чтобы конечная цель человечества – не страдать – стала достижимой, нужно отказаться от всех видов насилия. Если вы не хотите страдать, вы не должны причинять страдания другим, помните? Объясняется это довольно логично: насилие вызывает ответное насилие.
Давайте примерим на себя моральный закон, описанный Толстым. Вы, дорогой читатель, принимаете решение отринуть насилие – не манипулировать угрозой страдания с целью заставить человека делать то, что он не хочет. Это может обернуться для вас необходимостью поступиться своими интересами здесь и сейчас, не защищать себя и свое имущество, перед грабителем, например. Непросто, но, скажем так, возможно, если вы достигли некоторого уровня безмятежности.
У этики ненасилия есть более серьезные недостатки. Когда вы находитесь лицом к лицу с обидчиком и принимаете решение не противодействовать его агрессии, это касается только его и вас. Что, если жертва – не вы? Поскольку Толстой не различает «силу», «насилие» и «принуждение», решив силой противостоять насилию в отношении жертвы, вы пойдете против морального закона Толстого.
Учение Толстого вызвало суровую критику ряда русских философов. Владимир Соловьев[97] ополчился на писателя сразу по нескольким пунктам. Во-первых, выходит, что жизнь преступника оказывается ценнее, чем жертвы. Моральный закон в версии Толстого запрещает нам ему вредить, в то же самое время мучителя ничто не ограничивает. Во-вторых, для Толстого, парадоксально, сохранение моральной чистоты (как он ее понимает) важнее последствий поступков – риска для жертвы. Философия, осуждающая насильственные действия, безучастна к своим следствиям – очередному насилию, просто против другого человека (против жертвы, которая, вообще-то, находится в позиции слабого). Вам уже хочется согласиться с Владимиром Соловьевым? Представленная таким образом этика ненасилия выглядит кошмарно.
Не будем торопиться, сначала рассмотрим мыслительный эксперимент, который Толстой обращает к своим критикам. Он представляет себя свидетелем страшной сцены: насильник удерживает жертву, уже занес нож, чтобы заколоть, у Толстого под рукой пистолет… но он не спускает курок. Ведь «совесть же человека может требовать от него жертвы своей, но никакой не чужой жизни»[98]. Выше Владимир Соловьев пытался убедить нас, что из этики ненасилия вытекает бездействие в чрезвычайной ситуации, ведь нельзя обращать насилие против насильника. В цитате Толстого кроется другой ответ: защитить жертву можно, например, закрыв ее собой. Непонятно, поможет ли это спасти ее, или сделает из одной жертвы две. Толстой также прямым текстом пишет, что в предложенной ситуации нельзя действовать радикально: среди нас провидцев нет, никто не может гарантировать, что насильник реализует угрозу. Выстрелив, ничего изменить уже будет нельзя.
В этике ненасилия есть что-то от блаженности – может быть, но не от пассивности. Вы точно знаете, как минимум, одного практика ненасилия в истории – Махатму Ганди. Индийский политик состоял в переписке с Толстым и неоднократно восхищенно о нем отзывался. Лев Николаевич читал журнал Indian Opinion, основанный Ганди. Их идеи совпадали в главном – мораль запрещает применение насилия.
В 1939 году после оккупации Чехословакии Германией Махатма Ганди пишет письмо Адольфу Гитлеру:
«Господину Гитлеру, Берлин, Германия
Дорогой друг, друзья побуждают меня написать Вам для блага всего человечества. Но я не соглашался выполнить их просьбу, потому что чувствовал, что любое письмо от меня было бы дерзостью. Но сейчас что-то подсказывает мне, что я не должен просчитывать последствия и мне следует обратиться к Вам, чего бы это мне ни стоило.
Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека,
