Книга Соправитель - Денис Старый

расклады в Кахетии. Могу сказать, что Персия нынче не едина, после убийства Надир-шаха там все воюют со всеми.

— Почему тогда Россия не использует это? Отчего я узнаю не от Вас, Алексей Петрович, что было прошение о помощи и защите от бакинского хана [исторический факт]. Еще и христиане под угрозой: грузины, армяне! — спросил я Бестужева, отыгрываясь на растерянности канцлера в вопросе о моей легитимации.

— Гянджинский договор, Ваше Высочество, нас сковывает и не дает права действовать. Россия не нарушает своих обязательств, данных иным державам, — провозгласил канцлер.

— Христофор Антонович, — обратился я к Миниху, — а Надир-шах в свое время не нарушил Гянджинский договор?

— Нарушил, Ваше Высочество! — в тон моих слов сказал непосредственный участник тех событий, из-за которых и был подписан Гянджинский договор. — Надир-шах заключил тогда мир с Османской империей, что противоречило договору.

— Вот, господа! — победно провозгласил я, потом вновь посмотрел на канцлера. — Проработайте это направление, и через две недели жду доклада с предложениями с учетом того, что Багратиони христианин и живет в России, имеет тут имущество и некоторое влияние в грузинской среде. Ну, а Теймураз благоволит мусульманам в православной стране, но при этом пользуется уважением подданных и сам христианин. Нужно прознать и стремления Георгия Багратиони, может, он и не желает вовсе быть генерал-губернатором Кахетии. Да, господа, именно так! Не царей нужно плодить с нашей подачи с неограниченной властью, а российских генерал-губернаторов. Иначе уже в следующем поколении Россия получит проблемы в регионе, вложив туда много сил и средств.

— Все исполню, Ваше Высочество! — церемонно ответил Алексей Петрович Бестужев — Рюмин и поклонился.

— И последнее на сегодня — это обсуждение бюджета, — я осмотрел присутствующих, ища в их глазах непонимание проблемы. — Я использовал это слово, так как оно, как мне кажется, более отвечает смыслу того, над чем нам предстоит работать. Необходимо высчитать все доходы государства, определить расходы, заложить резервы. Жить в незнании, сколь много доходов у России, и не иметь намерений, куда вкладывать деньги на долгое время, — так нельзя. Жду от канцлера предложений, повелеваю Вам, Алексей Петрович, решать, кому довериться в этой работе. Нам нужен бюджет уже на следующий год. Его согласуют со мной и с Сенатом, после моей подписи отходить от чисел, что будут прописаны, нельзя. Если и не получится в этом году свести доходы и расходы, то через год это сделать нужно обязательно.

Я закончил. На первом заседании Государственного Совета я не стремился долго и нудно разговаривать на отрешенные темы. Для таких разговоров есть всякого рода обеды, ужины, просто рабочие встречи. По сути, я лишь хотел задать вектор работы и посмотреть на реакцию моих советников. Все было прогнозируемо и я осознал некоторую оппозицию и уверился в необходимости вводить в Совет еще двух человек, с которыми у меня сложились вполне неплохие отношения, — генерал-адмирала Голицына и генерал-фельдмаршала Салтыкова.

Нужно добиться того, чтобы моими словами говорили, а моими мыслями думали большее количество членов Государственного Совета. И желательно, чтобы эти мысли и слова шли осознанно, а не под копирку, в угоду мне. Нужны соратники и исполнители. Но где столько много взять таких?

*………*………*

Холмогоры

22 июля 1751 года.

— Как Вы, Ваше Высочество? — вопрошал испуганный медикус, прибывший из Архангельска.

— Спаси Христос, божьей милостью, — отвечала Екатерина Алексеевна.

— Мы все перепугались, рад, что обошлось! — облегченно сказал Игнат Пантелеймонович Колчев, работающий медикусом при Архангельском порту.

— Что с тем бедолагой? — спросила Екатерина и, уловив недоумение на лице врачевателя, попросила того: — Позовите, пожалуйста, коменданта крепости, мне нужно с ним переговорить.

Пока еще Великая княгиня хотела проявить христианское всепрощение тому человеку, что организовал потопление лодки, на которой плыла Екатерина. Это было бы ужаснейшее преступление, которое привело бы к смерти двух десятков человек, но Екатерина прощала, причем поражаясь изменениям внутри себя. Она прощала и боялась. Страшась повторения покушения на нее, ничего, кроме показательного смирения, Екатерина не могла использовать. Только смягчить сердце Петра.

Да и насколько это смирение было показательным? Екатерина Алексеевна действительно чувствовала внутри себя нечто убаюкивающее, смиряющее. Она еще не была готова к жизни в монастыре, но эта жизнь ей уже не казалась концом всего, а лишь нежелательным неудобством. Столько молитв, что были произнесены Екатериной за время поездок по святым местам, она и за всю свою прежнюю жизнь не читала.

Коменданта крепости на месте не нашлось. Этот, с позволения сказать, деятель заслуживал покаяния еще более Екатерины. Сразу после того, как в Холмогорах состоялась встреча с Великой Княгиней Екатериной Алексеевной, комендант, преисполненный чувством выполненного и перевыполненного долга, отправился на отдых в отдаленную от Холмогор деревушку, в коей стал чуть ли не самодержцем. Всю работу в крепости выполнял заместитель коменданта ротмистр Никита Миронович Гурьев.

Ротмистр отвечал за снабжение и благоустройство жизни брауншвейского семейства,

Пользуясь своим служебным положением или все-таки ведомый чувствами, а скорее и то и другое, заместитель коменданта крепости ротмистр Гурьев обкрадывал некогда венценосное семейство до такой степени, что, вместо хорошего качества еды и добротной одежды, Антон Ульрих с дочерями и сыновьями получал лишь крестьянскую похлебку. Притом Гурьев не осознавал даже того, что его поступки преступны. Ну как же? У Никиты Мироновича есть жена, четверо детей, любовница. И все они ждут от своего добытчика и кормильца средств для существования. И не такого, как Антон Ульрих с детьми, а хорошего, как у барей. Да и коменданту, который и вовсе мог на службе неделями не показываться, нужно было отстегнуть долю. Потому и голодали те, кто должен был возлегать в палатах петербуржских дворцов.

С неделю назад гарнизон крепости, с вычищенными мундирами, белоснежными буклями, ибо новая форма до этих мест не дошла, стоял смирно перед женой наследника Престола Российского. Тянулись офицеры с ленцой, так, на всякий случай, ибо все вокруг судачили, что Екатерина Алексеевна просто выбирает себе монастырь. А уплыла Великая княгиня в Соловецкий мужской монастырь, так и службы не стало. Зато появились скабрёзные шуточки. Некоторые зубоскальщики сразу же стали сыпать анекдотами про пребывание Великой княгини у суровых островных монахов.

— Ваше Высочество! — услышала обращение к себе Екатерина.

Какой-то служивый, явно не офицер, уже с минуту стоял недалеко от Екатерины Алексеевны, не решаясь обратиться. Солдату понадобилась долгая пауза, чтобы проговорить про себя титулование, он боялся ошибиться и назвать женщину, к примеру, «Сиятельством» или «Величеством». Кто их знает, этих «светлостей да величеств»? То ли дело «Ваше благородие».

— А что, солдат, офицера не нашлось? Тебя прислали? — удивилась Екатерина, можно было подобное счесть как урон чести, если бы не накачанная всепрощением и любовью к ближнему психика Екатерины Алексеевны.

— Так енто, ахвицеры на ентих… экзерсициях, — закатив глаза, словно малый ребенок вспоминает стихотворение, ответил солдат.

— Своею волею приказываю тебе, служивый, привести ко мне того человека, что был доставлен вчера в крепость, — Екатерина говорила с нотками повелительности, от которых солдат постройнел и преисполнился желанием служить.

Пока вели того, кто подрубил днище небольшой лодки со всего двумя парусами, на которой Екатерина плыла в монастырь, женщина вновь думала о себе и о том, что с ней произошло.

Много она пролила слез по Замойскому. Как много? Ровно столько, сколько длилась по времени дорога из Москвы к Суздалю, туда, в Покровский женский монастырь, что своими порядками был еще более жесток, чем крепость в Холмогорах.

Слезы сами сошли на нет, когда Великую княгиню сразу по прибытию повели к келье, где была заточена первая жена Петра Великого. Екатерина вдруг осознала, насколько же ее игры могли или еще могут сказаться на ней самой. Женщину ужаснули условия, дисциплина и расписание каждого шага, что были приняты в монастыре и обязательны к исполнению всеми монахинями.

После душещипательной истории про Евдокию Лопухину, ту самую, которую Петр Великий насильно посадил в монастырь, по лицу Екатерины Алексеевны прокатилась слеза. Эту слезинку женщина помнила и воспринимала ее, как последнее проявление слабости и страха. Теперь она не боится монастыря, не хочет, но и не боится. Принимает свою судьбу как должное. Многие разговоры с представителями церкви не остались без следа в сознании Екатерины.

Из рассказа, который наперебой,