Книга Искусство памяти - Фрэнсис Амелия Йейтс

части благоразумия.

Что же представляли собой эти телесные подобия, невидимые «картины», которые Петрарка мог разместить в памяти для напоминания о благоразумии и его частях? Если со своим глубоким почитанием древних он решился использовать для запоминания языческие образы, образы, которые «волновали» его в силу его классических пристрастий, то в этом он непременно опирался на авторитет Альберта Великого.

Быть может, добродетели у Петрарки проносятся в памяти на колесницах, как это описано в Trionfi, сопровождаемые чередой наиболее известных «примеров» для каждой из них.

Предпринятая в этой главе попытка вызвать к жизни средневековую память остается фрагментарной и незавершенной и представляет собой скорее предлагаемый другим авторам набросок дальнейших исследований столь обширного предмета, ни в коем случае не претендуя на окончательность. Моей темой было искусство памяти и его значение в формировании образности. Это внутреннее искусство, которое стимулировало использование воображения как исполнение некой обязанности, следует считать решающим фактором построения системы образов. Может ли память стать одним из объяснений средневековой любви к гротеску, к идиосинкратическим образам? Не свидетельствуют ли те странные фигуры, которые мы находим на страницах средневековых рукописей и во всех разновидностях средневекового искусства, не столько о терзаемой муками психике, сколько об очевидности того, что люди эпохи средневековья следовали при запоминании классическим правилам создания памятных образов? Действительно ли распространение новой образности в XIII и XIV веках связано с возрождением интереса к памяти у схоластов? Я старалась показать, что дело, скорее всего, обстоит именно так. То, что историк искусства памяти не может избежать упоминания имен Джотто, Данте и Петрарки, является несомненным свидетельством чрезвычайной важности этого предмета.

Учитывая особенность этой книги, в которой речь идет в основном о позднейшей истории искусства памяти, важно подчеркнуть, что это искусство появляется в эпоху средневековья. А его глубочайшие корни находятся в еще более отдаленной древности. От этих глубоких и таинственных истоков оно проникло к последующим столетиям, в причудливом переплетении с мнемотехническими деталями сохранив отпечаток религиозного пыла, который оставили на нем средние века.

Глава V

Трактаты о памяти

На том отрезке времени, о котором шла речь в двух предыдущих главах, сведения о самом искусстве памяти весьма скудны. Совсем иначе дело обстоит в XV и XVI веках, к которым мы теперь приблизились. Материал становится даже слишком обильным, и приходится делать выборку из огромной массы трактатов о памяти217, чтобы наша история не утонула в излишних деталях.

Из тех рукописных трактатов Ars memorativa, что мне довелось просмотреть, а их было немало в библиотеках Италии, Франции и Англии, ни один не датирован ранее XV века. Безусловно, некоторые из них представляют собой копии с более ранних оригиналов. К примеру, трактат, приписываемый Томасу Брадвардину, архиепископу Кентерберийскому, – существуют две его копии218, созданные в XV веке, хотя сам трактат следует отнести к XIV веку, поскольку Брадвардин умер в 1349 году. В 1482 году появляется первый печатный трактат о памяти, положивший начало тому жанру, который станет популярным в XVI и начале XVII века. Практически все трактаты о памяти, будь то рукописи или печатные издания, следуют плану Ad Herennium: правила мест, правила образов и т. д. Проблема лишь в том, чтобы решить, как интерпретируются сами эти правила.

В трактатах, лежащих в русле основной схоластической традиции, сохраняются те интерпретации искусной памяти, с которыми мы познакомились в предыдущей главе. В них также описываются мнемотехники классического характера, в которых упор делается скорее на механическое запоминание, чем на использование «телесных подобий», и которые с большой степенью достоверности тоже восходят к более ранним средневековым корням. Наряду с теми типами трактатов о памяти, которые относятся к основной линии средневековой традиции, существуют и другие, возможно, имеющие иное происхождение. Наконец, в традиции памяти этого периода происходят изменения, вызванные влиянием гуманизма и развитием ренессансных типов памяти.

Таким образом, вырисовывающийся перед нами предмет достаточно сложен, и связанные с ним проблемы невозможно определить до тех пор, пока не будет полностью собран и систематически исследован весь материал. Задача этой главы – показать сложность традиции памяти и выделить из нее некоторые показавшиеся мне важными темы, касающиеся и сохранения этой традиции, и происходящих с ней перемен.

Один тип трактатов о памяти можно назвать «демокритовским», поскольку в этих трактатах изобретение искусства памяти приписывается Демокриту, а не Симониду. При изложении правил образов в них ничего не говорится о броских человеческих фигурах из Ad Herennium, внимание же сконцентрировано на аристотелевских законах ассоциации. Обычно не упоминаются также ни Фома Аквинский, ни томистские формулировки правил. Ярким примером этого типа является трактат францисканца Лодовико да Пирано219, который проповедовал в Падуе примерно с 1422 года и немного знал греческий. Возможной причиной отклонения трактатов демокритовского типа от основной средневековой традиции – я выдвигаю это лишь в качестве гипотезы – могло послужить усиление в XV веке византийских влияний. Несомненно, что искусная память была известна в Византии220, где, возможно, соприкасалась с греческими традициями, утраченными на Западе. Каковы бы ни были их источники, учения трактатов «демокритовского» типа сливаются с остальными типами в общем русле традиции памяти.

Особенность ранних трактатов – длинные перечни предметов, которые часто начинаются с четок и продолжаются такими обыденными вещами, как наковальня, шлем, фонарь, треножник и т. д. Один такой перечень дан у Лодовико да Пирано, и их можно обнаружить в трактатах того типа, которые начинаются со слов «Преподобный отец, искусство искусной памяти…» (Ars memorie artificialis, pater reuerende) и сохранились во множестве копий221. Преподобный отец, которому они адресованы, получает совет использовать такие предметы в искусной памяти. Это как бы заготовки памятных образов, предназначенные, как я полагаю, для запоминания в рядах мест и почти в точности следующие старой средневековой традиции. Ведь подобные коллекции предметов, полезных для памяти, приводятся у Бонкомпаньо уже в XIII веке222. Такие же образы использованы в иллюстрациях к книге Ромберха, изображающих некое аббатство и пристройки к нему (ил. 5a), где ряды объектов запоминаются по их расположению во дворе, библиотеке и часовне аббатства (ил. 5b). Каждое пятое место отмечено изображением ладони, а каждое десятое – крестом, в соответствии с указанием Ad Herennium выделять пятые и десятые места. Здесь очевидна ассоциация с пятью пальцами руки. Память переходит от одного места к другому, и они отмечаются на пальцах.

Ромберх со своей теорией образов как «телесных подобий» всецело принадлежит схоластической традиции. Его обращение к этому скорее