Книга Дипломатия и дипломаты. Из истории международных отношений стран Запада и России - Коллектив авторов

намерении и я вскоре получил официальное предложение приехать в Киев. Я воспользовался этим предложением и отправился на пароходе в Киев, где встретил дружественный приём со стороны гетмана и министра закордонных [с]прав Д.И. Дорошенко и его товарищем (так в тексте. – Публ.) А. Палтовым. «Мне приятно слышать, сказал мне П.П. Скоропадский, – что вы хотите примкнуть к нашему правительству, которое пытается установить порядок на юге России и помешать анархии. Я не сторонник сепаратизма, но в настоящее время не вижу возможности федерации с Москвой при тамошнем режиме и единственным выходом считаю выделение Украины. Мои противники, даже те, что спаслись сюда из Советской России, пускают слух, что я стремлюсь к диктатуре, и даже хочу основать гетманскую династию. Это, конечно, вздор, только обстоятельства побуждают меня встать во главе и пытаться остановить дальнейший развал, начав, если можно, с Украины. Но я, как вы видите, должен считаться с германской оккупацией и с принятыми Радой обязательствами».

П.П. Скоропадский говорил отрывочно, как бы жалуясь собеседнику на трудность своего положения. Но всё было именно так, как он говорил, и нельзя было не согласиться с верностью его суждений. Гетман спросил, почему я хочу занять заграничный пост, т. е. ехать в Америку и [сказал], что я был бы полезнее в Киеве. Забыл сказать, что г. Палтов предложил мне при встрече место укр[аинского] посланника, и мы решили, что подходящим пунктом был бы Вашингтон.

Не берусь судить, способен ли был П.П. Скоропадский сыграть роль провиденциального человека и вывести Россию и Украину вместе или отдельно из хаоса, т. е. оградиться плотиной от большевизма и московской диктатуры. Когда-то Джордж Вашингтон оружием и дипломатией отторгнул Американскую колонию от Англии и создал Соединённые Штаты. Но там почва не была загромождена историческими традициями, партийными спорами и политиканством разношёрстных враждебных элементов, а главное страна не принимала перед тем участия в войне и не была занята неприятелем. Встреченный мною в Киеве как раз в это время русский министр Кривошеин, эмигрант, как и мы грешные, утверждал, что Скоропадский должен был сыграть роль диктатора и пробить брешь в большевизме, оградив Украину. Он повторял то же самое, помнится, в Одессе, куда после падения гетманства бежали из всех частей России люди всяких званий и положений, одним словом — оглашенные и неоглашенные[403]. Возможно, что Кривошеин был прав, я не сумел в то время вникнуть в киевскую обстановку, разобраться в борьбе партий и заметить трещины в гетманском режиме, при котором не было одной одушевляющей идеи, а, главное, дисциплины. Меня смутила лишь некоторая пестрота личного состава, особенно в министерстве закордонных справ. Там были и самостийные щирые украинцы, бывшие русские бюрократы, не признававшие никакой Украины, просто оппортунисты, как, напр[имер], Палтов, и авантюристы, желавшие покушать украинских галушек и укрыться от большевистского шквала. Были, конечно, люди идейные, как, напр[имер]: Дорошенко, Шемет-Главатный и др[угие], но они составляли исключения. Скоропадскому приходилось действовать с этими пёстрыми составами, лавируя между немцами, союзниками, великорос[сийской] оппозицией, украинцами-националистами, наконец социалистами и большевиками. Я как-то попал на обед, не помню, в честь кого, куда меня пригласил граф Толстой-Олсуфьев, и был ошеломлён разноголосицей – один провозглашал здравицу за неделимую Россию, другой пил за федерацию, третий же за украинскую автономию. В общем, столпотворение вавилонское. Большинство обедавших были беглые сановники, единогласно бранившие гетмана, вообразившего себя каким-то самодержцем. То же впечатление пестроты и разноголосицы я вынес из разговоров с некоторыми украинцами и, в частности, при посещении министерства закордонных справ. Я там, между прочим, встретил бывшего губернатора г. Суковкина, который собирался ехать посланником в Константинополь и хлопотал о верительной грамоте, редакция коей вызывала затруднения. Деловою частъ[ю] министерства заведовали, кроме Палтова, гг…[404]

* * *[405]

Между тем приближался последний фазис войны. В Киеве были, по-видимому, плохо осведомлены о положении западного фронта и держались прежней германо-австрийской ориентации, игнорируя державы Согласия (Антанта). От одного из служащих министерства г. Галина (он был галичанин родом и состоял офицером австрийской армии) я узнал, что киевское дипломатическое ведомство намерено заявить о своём нейтралитете и предупредить державы Согласия, что Украина, как нейтральная страна, не может быть объектом и местом военных действий. Кстати, г. Галин был весьма способный и образованный человек, прекрасно знавший украинские дела. Такое заявление показалось мне неуместным, о чём я сообщил товарищу министра Палтову – министр Дорошенко был в отсутствии. То же самое я заявил самому гетману, предложив обратиться к державам Согласия с предложением восстановить деловые сношения, нарушенные германской оккупацией. Кстати, я перед этим был назначен посланником Украины в Вашингтоне, о чём было опубликовано в Киевском официальном вестнике. Вместе со мной был назначен Антонович в качестве советника, а г. Гасенко и г. Шумяцкий — секретарями. В это время в Киеве находился наш бывший посол в Вашингтоне барон Р.Р. Розен. Он горячо убеждал меня остаться на гетманской службе, даже предложил своё содействие для организации министерства, ибо здесь все дилетанты, заметил он, и служба имеет довольно кустарный характер, нет знания, опыта и рутины. Он не одобрил моего намерения ехать за границу, говоря, что в Киеве я нужнее. Не знаю, говорил ли он обо мне, как обещал, с гетманом или Лизогубом.

Казалось бы, что после всего виденного следовало уезжать не теряя времени, испытав уже смену революционных событий в Петербурге и Финляндии, и особенно ввиду совета секретаря моего Гасенко. Он был в сношениях с оппозиционной националистической партией и знал, что готовится выступление Петлюры и его сторонника Винниченко и других. Последний пожелал меня видеть и в разговоре критиковал гетманский режим и [обосновывал] необходимость более национально-украинского направления. К сожалению, я не придал значения его словам, хотя знал, что он приверженец Петлюры. Несмотря на виденное и слышанное, я замешкался, чтобы принять участие в совещании, кажется, под председательством Палтова в министерстве закордонных справ – толковали об инструкции украинским агентам за границей. [Присутствовали] Могилянский, Шульгин, Дашкевич, Галин, не помню имена остальных членов. Причём говорили по-русски, а не по-украински и, как водится, обсуждали второстепенные вопросы, уклоняясь от более существенных и принципиальных.

При следующем свидании с П.П. Скоропадским он сказал, что слышал о сделанном мною предложении сговориться с державами Согласия и что считает такой шаг желательным, но не видит, как можно его осуществить. Находившийся при этом Палтов возразил, что Украина связана с германо-австрийским блоком и что всякая наша попытка к сближению с Антантой будет отклонена. К тому же, – прибавил он, – некому поручить подобные переговоры, разве за это дело