Книга Дворец сновидений - Исмаил Кадаре

в Табир-Сарае, а также сны сумасшедших, последняя комната Архива.

— Ну вот, теперь ты примерно представляешь, что такое Архив, — подвел итог архивариус, когда они выходили из последней комнаты.

Марк-Алем взглянул на него, словно прося пощады. Они вернулись в ту комнату, где хранилось досье Косовской битвы, и там расстались.

— Когда закончишь работу, иди по этой галерее, пока не выйдешь в круговую галерею, — сказал ему архивариус. — Там все равно, в каком направлении идти, лестница сама перед тобой появится.

Сотрудник, обслуживающий этот отдел, предложил ему сесть за маленький столик и положил перед ним дело. Непослушными пальцами Марк-Алем принялся перелистывать старинные толстые листы, давно уже вышедшие из употребления. Почти все они были повреждены. Чернила тоже выцвели, многие слова с трудом можно было прочесть. Марк-Алем внезапно почувствовал острую головную боль, словно получил удар топором. В глазах у него потемнело. Он закрыл папку на какое-то время, чтобы перевести дух, затем вновь открыл. Не спеша начал читать, но никак не мог сосредоточиться. Что-то не давало ему уловить смысл текста, заставляло тот дрожать и распадаться на части, как это происходило со звучанием слов архивариуса, когда они проходили под гулкими сводами каменной галереи. И все же ему удалось заставить себя сосредоточиться. Язык был древним, значения многих слов он не понимал, да и порядок слов в предложениях казался неестественным, напоминая хаотичное движение раков. Но приходилось довольствоваться тем, что было. Впервые ему доводилось читать столь древние рукописи. И не просто какие-нибудь старинные, а такие, которым было почти пять веков. Мало-помалу, воодушевившись тем, что ему удалось что-то разобрать, Марк-Алем погрузился в чтение, и дело пошло легче. Большинство сновидений были совсем короткими, лишь две-три строки. Были даже и такие, что состояли всего из одной строчки, так что чтение досье оказалось не таким ужасным занятием, как ему показалось вначале. Более того, если бы не толкования, написанные под текстом, то он управился бы всего за каких-нибудь полчаса.

К своему удивлению, Марк-Алем больше не чувствовал усталости. Глаза все больше привыкали к написанию букв, давно уже не употреблявшемуся. И даже неестественный порядок слов казался теперь привлекательным. Понемногу скупые строчки, поврежденные и обрывочные, засасывали его в свой мир. Косовское поле в Северной Албании, где он никогда не бывал, медленно разворачивалось в его воображении, иллюзорное и зыбкое, каким и должно было быть изображение, извлеченное из нескольких сотен погруженных в сон мозгов. Мало того, туманные и бессмысленные видения этого поля сопровождались так называемыми толкованиями, от которых все становилось еще более призрачным. Тем не менее получившийся коллективный продукт погруженных в сон и не связанных друг с другом сознаний то ли по причине овладевшего всеми сновидцами кошмара перед рассветом фатального дня, то ли, возможно, из-за страха тех, кто по долгу службы спешно записывал увиденное во сне, имел некую странную общность, несмотря на пестроту картины. Еще до того, как все началось, когда лишь роса увлажняла поле, в сновидениях солдат оно уже было сплошь покрыто огромными лужами крови, густевшей и черневшей с наступлением дня, в то время как в самых древних заводях на поверхность пробивались ключи свежей крови, более яркой, понемногу темневшей, но все-таки не настолько, чтобы не отличаться от более древней крови. Затем окончание битвы, уже в сумерках, разгром балканцев и убийство ими султана, дождь в тот момент, когда уже праздновали победу. И шатер, в который занесли тело убитого султана, чью смерть сохранили в тайне от армии, и визири, склонившиеся головами друг к другу, затем гонец, отправившийся позвать одного из двух сыновей султана, Якуба Челеби. То, как принц шел к палатке, где, он думал, ждет позвавший его отец, то, как зашел он в шатер, где визири хладнокровно зарубили его топорами, чтобы избежать возможной борьбы за власть…

Марк-Алем потер глаза, словно отгоняя дремоту. О реальных ли событиях шла речь, да и как можно это понять, если начиналось все в сновидениях? Мало того что не было никакой границы между сновидением и реальностью, так и все вообще на этом поле, его карта, время, свидетельства, имена — все перемешалось. Неиссякаемым белым снегом кружились и кружились души семидесяти тысяч балканцев над землей, в последнем усилии пытаясь покинуть этот мир. Для чего бежал, словно во сне, великий султан посреди этой сумасшедшей круговерти, словно хотел улететь вместе с ней? Куда ты идешь, падишах, опомнись, вскрикнул во сне янычар Селим и, проснувшись, побежал, чтобы пересказать свое сновидение. Чуть дальше медленно брел по полю окровавленный принц Якуб Челеби в обличье коня с выпавшей гривой. А еще и кровавый чеснок, и лето, и зима, и перемешанные времена, и были на этом поле и дождь, и солнце, и снег, и нежная травка, и цветы, и суровая зима, и все одновременно. И дождю нужно было идти недели напролет, и даже месяцы, и ему никак не удавалось смыть эту кровь, а затем нужно было, чтобы покрылось поле снегом от края до края, чтобы показалось наконец, будто кошмар этот скрылся под снежной пеленой. Но следующей весной, когда побежали под снегом ручейки, они вымывали и несли с собой куски замерзшей крови, так что снег казался покрытым ранами. И вот так, о аллах, каждый год, и вот так и зимой и летом, под ветром и немым дождем, то самое поле, там, в Северной Албании…

Марк-Алем внезапно вспомнил, что этим вечером приглашен вместе с матерью на ужин к Визирю. Это был ежегодный ужин, на котором всегда слушали рапсодов, приехавших с Балкан. Наверняка вместе с бошняками будут и албанские рапсоды.

Марк-Алем закрыл папки и встал. Голова у него болела от чтения, а может, от угольного чада, под землей ощущавшегося сильнее. Он кивнул, попрощавшись с сотрудником, и вышел. Шаги его одиноко зазвучали в галерее. Интересно, который час? Он понятия не имел. Там, наверху, могло быть обеденное время, или разгар дня, или уже вечер. На мгновение он даже забеспокоился: а вдруг он опоздает на ужин? Затем успокоил себя: не может быть, чтобы время пролетело так быстро. Ужин, казалось ему, находился где-то наверху, в другом мире, чуть ли не на облаках. А с обеих сторон вздымались глухие стены галерей, за которыми в тысячах и тысячах дел хранился сон мира. Марк-Алем почувствовал, что у него отяжелели веки. Да что же это? — пару раз он спросил себя. Что это за сонное оцепенение, сковавшее его члены? От ужаса у него мурашки пошли по телу, но он тут же