Книга Разговоры о тенях - Евгений Юрьевич Угрюмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
тон. Он что, разбирается во всех этих ваших pro и kontra?
1 Книга новелл и красивой вежливой речи.
2 Спасибо Фёдор Михайлович.
98
Позже об этом… ах, столько обещаний!..
…потому что пришло время ещё одного papá – профессора,
литературоведа, всю свою жизнь положившего на то, чтоб разьяснить и
объяснить увечному, извините, учёному секретарю, что природа комического
(у) средневекового обывателя или, что лучше, у хозяина донжона, отличается
от природы того же комического (у) обывателя периода романтического
освоения действительности. Кладя, извините (за кладя), жизнь на постижение
таких умопомрачительных, снова извините, флексагонов… это деепричастие
сбило с толку… словом, у нашего папы профессора-литературоведа душа
была… наш папа профессор-литературовед был, чтоб сразу, безо всяких
экивоков сказать – кукольным мастером. Что это? – спросит любой и каждый.
Что ещё за мастер? Снова сейчас начнётся любовь к трём апельсинам? С
куклами без штанов, без сорочек!.. Снова Папа Карло, Japetto, столяр…
деревяшки, пружинки и крючочки, и сочленения и Пиноккио?
Вот! Это нам только кажется, что в мире всё так просто. А на самом
деле…
Другой, при этом , размышляя, заметил, что всё зависит от длины
верёвки…
Тогда первый сказал: «Глупейшая история. Стоило страницы
исписывать?»
Но в эпиграфе сказано: Дело в том, что бывают рассказы, прелесть
которых заключается в них самих, в то время как прелесть других рассказов
состоит в том, как их рассказывают…
Глупейшая история, но хочется сказать, что мысль, желание, можно
высказать и одним словом, и одним жестом, а можно и щемящее, и красивее
– на то она и литература – искусство, искусство увидеть красоту даже в
некрасоте.
Кукол он придумывал и днём, и ночью. А потом возился с деревяшками,
крючочками, пружинками, как было сказано.
Конечно же, он был филологом, философом, профессором – мечтал, что
его сыну достанется продолжать гениальное его исследование о тонких
психофилологических изысканиях… но куклы, куклы настолько занимали
его, что часто, читая студентам лекции по психолитературоведению, он
машинально мог вынуть из кармана неоконченную головку Диогена,
извините, Синопского (представили себе неоконченную головку?) и, надев её
на свой указательный палец, декларировать основы наивного материализма,
разумеется, подсмеиваясь, юродствуя, потому что для кукол любые основы,
пусть даже и материализма, пусть даже и наивного, выглядят, как
плеоназмы, оксюмороны и, снова же, простите, как плохо заправленная в
штаны рубашка:
99
Профессор-папа мог и Сократа цитировать, если вдруг у него оказывалась
в кармане недорезанная его (Сократа) головка.
А то и большой носовой платок (честно говоря, приготовленный
зараннее) превращался в платьице хорошенькой и фигуристой, какой-нибудь
Стеллы. И Стелла в своём, из носового платка платьице, пеняла великому
писателю на его психическое к ней равнодушие, холодность же, и
невнимание к ней, и внимание к другой (здесь профессор цитировал из
Писем к Стелле Свифта; письма Стеллы к себе Свифт выбросил);
профессор рассматривал явление с точки зрения любви к слову, собственно,
филологии; Стелла же плакала в это время и заламывала свои из носового
платочка ручки.
Своими ручками этот столяр и резчик, этот falegname Japetto и папа
Карло (счастливый Пиноккио) настругал их, этих кукол, от Гомера и
Гесиода, как говорят, и до наших дней.
Озирис, Изида, Брахма, Кришна, бородатый Зевс с перуном, Гомер с
Илиадой и Одиссеем, и Пенелопой, Циклоп, Гесиод («Скрыли великие боги от
смертных источники пищи»), Федра, Ипполит(а) куклы… Фальстаф,
Вольтер в ночном колпаке, Иисус Христос, его Мария, и ещё одна его Мария,
и его Мария Магдалина,– был здесь известный Гарик С.: «Моя бабушка
курит трубку, Чёрный-пречёрный табак»!
Ну вот, собственно, и всё о нужном нам, чтоб выкрутить руки сюжету.
Ещё хочу сказать, что профессия и увлечение у кукольников и филологов
так проникают друг в друга, что философы ведут себя, как куклы, а
кукольники философствуют. Разделить, разъять, отъять невозможно,
помните, как Небо и Землю?
И только ветер Шу разьеденил их, и, с тех пор, всё стало смертным.
Вот такие пересечения, как уже сказано, так что Софи и Пиноккио…
Был поленом,
Стал мальчишкой,
Обзавёлся умной книжкой…
… так что у Софи и Пиноккио было о чём мечтать, уединившись.
И ещё, главное, всё туда же, чтоб выкрутить руки! Вся коллекция кукол
отца Антонио, папы Карло, по прозванию кукольный профессор, стала
причиной и идеей, и краеугольным камнем экспозиции того кукольного
уголка, без которого нам никак не докрутить, как было сказано два раза
выше, руки нашему сюжету, того кукольного музейчика, который учредила
наша Софи, потому что не могла, не смогла переносить покойников на столе
100
и возле станции «Метро», и потому, что доктор предложил заняться куклами.
Кукольный музейчик, в который нам скоро предстоит.
Ах какие капли, капли, ручейки и водопады проливаются на голову
весной, весной, кстати, которая ничуть не убывает от этих ручейков, хотя
сама и есть их (ручейков) причина.
…так что у Коломбины и Пьеро было что сказать друг другу.
каденция1, переходя щая наконец в тутти2 и ш аривари3
Снег хлюпал под ногами, хотя была уже весна. На то она и весна, чтоб хлюпал.
Антонио-профессор-Делаланд-Пиноккио и… Софи, вы не ошиблись: Антонио,
Профессор, Делаланд, Пиноккио, а не доктор Жабинский… и Софи шли по
главной улице . Ручка в ручке. Зажигались разноцветные леденцы; где-то сверху
блистала вольтовой дугой выгнутая сердечком (какая прелесть!) измученная
реклама. А им – Антонио и Софи было всё (правильно вы угадали), было всё всё
равно.
«…мимо витрин магазинов, мимо кафе, ресторанов, гостиниц и казино, минуя
дворцы и особняки, минуя вздыбленных над Фонтанкой коней, минуя Садовую,
минуя бывшую Михайловскую улицу, в конце которой, в центре бывшей
Михайловской же площади, стоит кудрявый Пушкин известного скульптора
Аникушина, а за ним виднеется решётка Михайловского Дворца, да и сам Дворец
работы не менее известного архитектора Рóсси…»
Профессору Делаланду и подруге Софи всё было смешно, всё было, как будто
бы все они (другие) – смешные дураки, а им с профессором, им с Софи – и
пожалуйста! Дурачьтесь себе на здоровье. Мы-то знаем, говорили они друг другу,
что без Луны и жизни не было бы, а без жизни и Луны бы!.. или ещё лучше, они
говорили друг другу, что без Луны не было бы любви, а без любви и Луны бы. Не
успели оглянуться, уже окна зажглись и, будто разноцветные ужасно сладкие
леденцы из сказки… и Луна – bitte schön, bitte sehr, gern geschehen, сама,
