Книга Ardis: Американская мечта о русской литературе - Николай Усков

За обложки, в том числе оригинальные шрифты, и прочий дизайн с самого начала отвечала Эллендея: «У нас не было денег на дизайнера, я сама стала дизайнером». Несмотря на то, что ей удалось создать уникальный стиль «Ардиса», который и сейчас ни с чем не спутаешь, не все авторы были довольны, например, Копелев. Карл отвечал ему: «Тебе, может быть, не нравятся цвета обложки… но у нас были основания, чтобы обложка выглядела так, как выглядит. В диапазоне от важности иметь обложку, которая наскакивает на зрителя (из череды скучных русских книг в магазинах Парижа или Тель-Авива), до общего стиля всех книг, опубликованных „Ардисом“. Я также могу обсудить увлекательный сюжет о разном стиле обложек из разных стран (известно ли тебе, что можно не только сразу же опознать советскую книжку, даже не читая напечатанного на ней, но и заметить книгу, сдизайнированную кем-то, кто эмигрировал из Советского Союза в последние семь или восемь лет… Это не было „liap-tiap“. Клянусь твоей бородой».

***

Лишение Профферов визы в СССР – Карла в 1979 году, Эллендеи в 1981-м – уже мало что могло изменить в положении «Ардиса». С 1969 они ежегодно приезжали в Россию и накопили существенную базу самых разнообразных контактов. Люди охотно помогали им не только советами, рекомендациями, поисками документов, рукописей и редких изданий, но иногда и весьма сомнительными с точки зрения законности действиями. Эллендея, например, упоминает, как известный диссидент Гарик Суперфин украл для них из архива письма Замятина.

В 1980 году Эллендея всe же смогла посетить СССР. Тогда она в последний раз увиделась с Надеждой Мандельштам, которая умрет в декабре 1980 года. В следующий раз Эллендея приедет в Москву только через семь лет. Перед поездкой Эллендеи Карл волновался, опасаясь провокаций. Он переживал еще и потому, что за 12 лет это была только третья длительная разлука в их жизни. Проффер наставляет Копелевых: «Сделайте для нее только хорошее, приберегите ваши упреки для писем, адресованных мне». Он понимает, что письма – теперь единственное, что, возможно, будет связывать его с Россией долгие годы: «Очевидно, я вынужден теперь больше доверяться письмам, чем прежде (большая часть моей работы для „Ардиса“ заключалась в писании писем, то есть мне это знакомо, но обычно я стараюсь избегать писем к хорошим друзьям – я всегда мог или переговорить с ними по телефону или увидеться лично, даже если раз в год)».

Карл, естественно, расстроен. Он признается Копелевым, что то короткое время, которое они проводили вместе, было для него важней многого остального. «Это всегда было, как будто возвращаешься домой… Я всегда чувствовал, что мы были друг для друга своими, родными, единомышленниками, коллегами по терре и антитерре… Каждый день Россия была нашим занятием и в основном занимала наши мысли… Я говорю не только об „иконах“, которые окружали нас ежедневно, – фотографиях всех вас над моим столом или на стенах… или о русском искусстве и архивах, которые занимают все полки, всякий ящик, и шкаф, и комнату; и даже не о книгах, книгах, книгах, десяти тысячах книг нашей русской библиотеки к пятидесяти тысячам, напечатанных „Ардисом“,  – они захватили всe видимое и значительную часть невидимого пространства площадью пять тысяч квадратных футов, гараж, чердак… Даже в наши сны Россия и русские вторгались регулярно».

Сотрудники «Ардиса», друзья и знакомые американцев, продолжали приезжать в Москву, и на них проливалась вся нерастраченная любовь к Профферам. Будущий редактор «Ардиса» Рональд Майер – Рончик, как его называли на Красноармейской – в начале 80-х годов отправлялся в командировку в СССР по обмену и получил от Профферов целый чемодан вещей для Копелевых, Тани Лоскутовой, Инны Варламовой. Там, разумеется, не было ничего важного для истории русской литературы. На таможне в этом чемодане, среди прочего дефицита, обнаружили женский костюм. Рон говорит, что пиджак почему-то изъяли, а юбку оставили.

После истории с «Метрополем» «Ардис» до 1987 года не допускали к московским книжным ярмаркам. По свидетельству Рона Майера, его даже инструктировали в посольстве, что нельзя иметь дело с книгами «Ардиса».

В остальном работала налаженная система коммуникаций. Эллендея вспоминает: «Я говорю с Таней (Лоскутовой. – Н. У.) почти каждую неделю, и все знают что, если что-то нужно сообщить мне, следует сказать ей, а она передаст».

Надо отметить, что всe это совсем не было так просто. Таня и тогда и теперь остается отчаянным человеком. Копелев, например, строжайше запрещает американцам звонить соседке по Красноармейской Инне Варламовой. У нее после одного такого разговора отключили телефон (у Инны было больное сердце, и ей могла понадобиться неотложка). Копелев, даже скучая по своим американским друзьям, пишет: «Но к телефону Таниному я всe же не пойду, так как не хочу, чтобы и ей его отключили… Я особо телефоноопасен».

Все коммуникации, как я уже говорил, были ненадежны. Тот же Копелев периодически жалуется на то, что «почтовые каналы между нашими полушариями пересохли». В другом письме Лев Зиновьевич напоминает Профферам правила конспирации при пересылке важной корреспонденции: «Используйте немцев и австрийцев… Только не забывайте: ДВА КОНВЕРТА: один наружный „адресату“, а только второй внутренний интимно: „for Л. а. Р .“». В открытой переписке друзья также не пренебрегают осторожностью. «Если вы на самом деле, наконец, поймете, что вам надо уезжать (из СССР. – Н. У.), дайте знать, отправив нам телеграмму с упоминанием „Эвелин“ в любом контексте. Это будет нашим кодом», – наставляет Карл Копелевых. То и дело в переписке всплывает подзабытое сегодня слово «оказия». Тогда под ним понималась возможность передать через надежных людей письма, гранки, книги, рукописи, разные вещи. Если удавалось отправить с оказией письмо, например, Копелеву или Аксенову, то там всегда содержался перечень поручений от Профферов, которые следовало передать другим знакомым.

Профферы и раньше не рисковали вывозить рукописи лично. Их всегда обыскивали на таможне. «Иногда я была почти голая. Просто очень унизительно. Нет, брать что-то с собой было сумасшествием», – вспоминает Эллендея. Можно было не только утратить ценный текст, но и подставить автора, навлечь на себя визовые неприятности. Годами Профферы налаживали сеть вывоза текстов, главным образом по дипломатическим каналам, которые были защищены неприкосновенностью. Но иногда приходилось спешить.

Многие писатели опасались обысков и изъятия рукописей, как в свое время случилось с романом Гроссмана «Жизнь и судьба», чудом дошедшим до нас благодаря Семену Липкину и Владимиру Войновичу. Так, в самое тяжелое время после «Метрополя» Копелев пишет Карлу: «Обыски, начавшиеся 6 марта, продолжались еще несколько дней. У моей машинистки, живущей в соседнем подъезде, забрали чистовой экземпляр начала первой главы. Можно было ожидать, что придут и к нам».

Иногда Профферы действовали через американское посольство. Но многое зависело от степени либерализма посла. По словам Эллендеи, при Малкольме Туне (1977–1979), в прошлом кадровом военном, ничего нельзя было передать через американских дипломатов. В посольстве опасались любого осложнения советско-американских отношений. «Даже люди, которые хорошо нас знали, боялись. Тогда мы искали каналы в австрийском, французском, других посольствах. Мы звонили, и наши друзья – у нас был целый штат помощников среди журналистов – всегда кого-нибудь находили». В архиве «Ардиса» хранится внушительная папка переписки с разными участниками этой разветвленной сети, озаглавленная мичиганским архивариусом «Каналы в СССР». Многие очень известные люди помогали Профферам. Например, Роберт Кайзер, проработавший в Washington Post 50 лет, в 90-е занимавший пост ответственного редактора. В начале 70-х он был корреспондентом газеты в Москве и подружился с Профферами. В комментарии для этой книги Кайзер упомянул, что «контрабандой вывез 35-милимитровый фильм со стихами Бродского разных лет жизни». В архиве «Ардиса» есть письмо Кайзера Профферам, из которого следует, что именно он доставил им «Хранить вечно» Копелева.