Книга Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер

Обязанностей по дому у нее не было никаких. На первом курсе она жила в общежитии, но потом переехала обратно домой, чтобы сэкономить: до колледжа было всего пятнадцать минут ходьбы. На неделе Лиз редко обедала дома. Она перехватывала что-нибудь в студенческих кафешках и возвращалась из библиотеки домой поздно вечером, когда отец и братья уже спали. Их рабочий день начинался в пять утра, с завтрака в дайнере. О семейных новостях Лиз обычно узнавала от старухи-экономки, готовившей ей завтрак и дожидавшейся ее прихода вечером.

Лиз вообще мало общалась с родными, а теперь, после знакомства с Соколовичем, совсем охладела к разговорам с отцом и братьями. Она и не подозревала, что они уже несколько недель следят за ней и знают о ее свиданиях с профессором и поездках на пляж. А все началось с иностранного – и потому вызвавшего подозрение имени, упомянутого ею невзначай. Потом еще несколько восторженных фраз в адрес «замечательного, гениального» профессора-античника, оброненных за воскресным семейном обедом. Лиз была настолько убеждена, что домашним дела нет до ее увлечения античной прозой и старым бородачом из пыльного кабинета, что ей и в голову не пришло таиться. Но Блэкмур был маленьким городком, и так случилось, что владелец французского кафе время от времени ездил на охоту вместе с ее отцом и еще двумя старинными приятелями. Он-то за кружкой пива и рассказал отцу Лиз о «молодой студентке», зачастившей к нему на кофе с булочкой в компании профессора.

– А мы-то думаем, что их братия гниет в библиотеках и подыхает на груде недочитанных книг. И тут, гляди, наш профессор приводит с собой студенточку. Очень даже симпатичненькую. Ты бы видел, как она на него смотрит. Глаз не сводит. Я глядел на них и думал: «Вот хитер старикан. То все угрюмился и бурчал себе под нос, а тут гуляет с молоденькой».

Еще не подозрение, но дурное предчувствие заскрежетало в голове отца Лиз, словно старая коробка передач.

– Да ладно тебе, – рявкнул он на булочника, – не выдумывай! Куда им, стариканам, гулять. Да и ей-то зачем эта мура?

– Говорю тебе. Видать, знают они, эти интеллигенты, как заманивать девчонок. Слушай-ка, а твоя-то уже закончила?

– Да нет, еще учится. В этом году вроде заканчивает, поймешь ее…

– Образованная, не то что мы с тобой.

Тут что-то ударило отцу холодком в подмышки и в пах: «Да нет, стала бы она со стариком, такая красивая… Чертов булочник, французишка. Болтун, одно слово».

После этого пьяного разговора с булочником отец Лиз долго ворочался в постели, вспоминая то жену в роддоме, то дочку в бальном сиреневом платьице. Поднявшись, он спустился покурить на веранду, где Лиз оставляла сумку. Судорожно выпуская дым, словно паля из револьвера, просоленными грубыми руками отец Лиз вытащил несколько книг и тетрадей из сумки. Тяжело дыша и не веря своим глазам, он пролистал книгу с непонятным названием, потом несколько минут разглядывал фотографию бородатого печального господина с длинной иностранной фамилией, в галстуке и металлических очках – разглядывал и мял во рту подпись под фотографией со словами «профессор…» и «Блэкмурский колледж». Провалявшись без сна остаток ночи, отец встал, полный решимости выследить профессора и защитить дочь.

За завтраком – мутный кофе с промасленными пышками – он рассказал сыновьям о своем открытии. Жаловаться в колледж они не решались, убежденные в круговой поруке всех иностранцев в твидовых пиджаках и очкастых университетских крыс. Было решено с местью повременить, а пока следить за Лиз и дожидаться неоспоримых улик. Идеальной представлялась тихая месть – что-нибудь вроде жестокого избиения. Трубой или цепью.

– Может, лучше поговорить с ней по-хорошему? Еще попадемся, – предложил младший брат.

– Жалко старикана? Тоже, жалелка нашлась! А проф-то ее пожалел, сестру? – подвел черту старший.

– Это же надо, такая стыдоба, – добавил отец. – Позор на всю семью. Ваша бедная мать в гробу переворачивается.

Началась слежка. Братья поочередно ждали появления Лиз и Соколовича в булочной-кофейне. Сидели в пиццерии через дорогу и листали местную газету. Сначала несколько дней впустую. Потом, в пятницу, они наконец увидели учителя и ученицу вдвоем. К концу третьей недели братья уже знали почти всё о тайных свиданиях Лиз и профессора. Не в силах сдерживать раздражение, они теперь молчали в присутствии сестры, перекатывая желваки. Сама же Лиз, давно привыкшая к пропасти между собой и родными, а тут еще поглощенная дружбой с Соколовичем, не обращала на них никакого внимания…

Вот и сейчас, вернувшись из санатория, еще ощущая на себе прикосновения безумного профессорского сына, она молча села за кухонный стол, налила себе молока в толстый стакан и уставилась на распустившуюся герань на подоконнике. Старуха-беженка подогрела ей ужин: спагетти с мясным соусом. Развалившись в кресле, отец сосредоточенно рассматривал свои почерневшие ногти. Братья зловеще переглядывались. В задних комнатах кричал бейсбольный комментатор.

Соколович щурился от рассеянного света и опирался обеими руками на лакированную прогулочную трость. Она обычно хранилась в багажнике на случай, если придется идти по влажному хлюпающему песку, как сегодня. Майский дождь, сговорившись с прибоем, сгреб нанесенные за зиму обломки, клешни, морское стекло и всякую смешную ерунду. На берегу, между зеленоватой отмелью и основаниями взмыленных дюн, в обе стороны от Лиз и Соколовича тянулся серо-зеленый мочалистый валик.

– Лиз, я сегодня обязательно должен вам сказать нечто очень важное.

– Феликс, вы же обещали, – сказала Лиз, щурясь от солнца. – Обещали не терзаться и не терзать меня. Ну, посмотрите на это волшебное небо, на эти кособокие облака. Свет из них выходит потяжелевший и теплый. Как голубоватое молоко. Помните, я вам рассказывала про маму?

– Нет.

– Нет? И про «голубую кожу» тоже не рассказывала?

– Наверное, я забыл. Последнее время я как-то нервно сплю. Просыпаюсь в четыре утра и жду рассвета. А потом уже не могу заснуть. Память ворочается, как прибойный ветер. Прошу вас, Лиз, расскажите еще раз.

Где-то вскрикнули тормоза. Соколович инстинктивно обернулся на парковку. Его одинокий «шевроле» поблескивал сквозь просветы в зарослях шиповника и дикой сливы.

– Феликс, это чайка или альбатрос? Вон там, над дюнами. Правее. Еще правее.

– Не вижу.

Лиз обняла его левой рукой за шею, привстав на цыпочках. Правой рукой она легонько направила голову Соколовича птице вслед. По радуге.

– Пора ехать, душа моя, – Соколович повернулся, освободился от рук ученицы, чтобы видеть ее лицо. Кофточку с вышивкой. Бретельку. Выцветшую тонкую юбку. Потом он заговорил:

– Мне бы вот только видеть вас каждый день. – Лиз протянула руку и дотронулась до его тлеющих губ. – Мне бы хоть изредка вот так бродить с вами по пляжу. Но ведь, Лиз, вы сами ви…

Зг тормозов. Теперь уже где-то поблизости. За дюной. Одичавшее солнце вдруг порвало занавесь облаков. Прямо на них, вдоль валика океанских отбросов, мчался грузовичок с открытым кузовом и загогулинами огурцов на бортах. «Линор и сыновья. Сладкие огурчики. Хруст на весь мир». Грузовичок перерезал им дорогу. Из него выскочили отец и оба брата, накачанные и бритоголовые. Все на одно лицо.