Книга Дочь времени [= Дитя времени ] - Джозефина Тэй

— А его признание?

— Не было.

— Как не было?

— Не смотрите на меня так. Я не виноват.

— Я думал, он признался в убийстве принцев.

— Так пишут в книгах, но это все сообщения о его признании, а самого признания нигде нет. Вы меня понимаете?

— Значит, Генрих не обнародовал его признания?

— Нет. Его личный историограф Полидор Вергилий составил сообщение о том, каким образом было совершено убийство. Но это уже после смерти Тиррела.

— Если Тиррел признался, что убил по наущению Ричарда, почему ему не предъявили официального обвинения и не судили открыто?

— Понятия не имею.

— Ладно. Итак, о признании Тиррела узнали только после его смерти.

— Да.

— Тиррел признался, что в 1483 году, то есть почти двадцать лет назад, примчался из Варвика в Лондон, взял ключи от Тауэра у констебля… забыл его имя…

— Брэкенбери. Сэр Роберт Брэкенбери.

— Взял у сэра Роберта Брэкенбери на одну ночь ключи от Тауэра, убил принцев и вернулся с докладом к Ричарду. Таким образом, он делает признание, которое должно прекратить все разговоры о таинственном исчезновении мальчиков, и тем не менее его не показывают народу.

— Не показывают.

— Я бы не решился с этим идти в суд.

— Да, совершенно немыслимо. Никогда в жизни не слышал ничего более мерзкого.

— Они даже не призвали Брэкенбери, чтобы он засвидетельствовал эпизод с ключами.

— Брэкенбери был убит в Босуортском сражении.

— Какой удобный мертвец! — Грант немного помолчал, обдумывая возникшую ситуацию. — Что ж, погибший Брэкенбери — еще один свидетель нашей правоты.

— Каким образом?

— Если все было именно так и по приказу Ричарда ключи кому-то передавались, то в Тауэре должно было остаться множество свидетелей этого события. Просто невероятно, чтобы никто не доложил о нем Генриху, когда тот явился в Тауэр, особенно если мальчики действительно исчезли. Брэкенбери умер. Ричард умер. Но кто-то же из официальных лиц, остававшихся в Тауэре, должен был привести принцев к Генриху. И если он не смог этого сделать, то должен был сказать: «В такую-то ночь констебль отдавал ключи тому-то и тому-то, и с тех пор мальчиков никто не видел». И все должны были громко возмутиться поведением человека, отдавшего ключи. Он стал бы живым доказательством номер один против Ричарда и страусовым пером на головном уборе Генриха.

— Более того, Тиррела слишком хорошо знали, чтобы он мог ходить неузнанным по Тауэру. В маленьком Лондоне в то время он был заметной фигурой.

— Правильно. Следовательно, будь сия история правдива, Тиррела казнили бы в 1485 году прилюдно. Его некому было защитить. — Грант потянулся за сигаретами. — Давайте вернемся к тому, с чего начали. Генрих казнил Тиррела в 1502 году, после чего с помощью прирученных историков объявил, будто Тиррел признался в совершенном им двадцать лет назад преступлении.

— Все так.

— Но он когда-либо объяснял, почему не судил Тиррела за ужасное преступление, в котором тот признался?

— Насколько мне известно, нет. Генрих всегда действовал исподтишка. Он никогда не шел в открытую, тем более когда убивал. Ему всегда требовался камуфляж, чтобы убийство не было похоже на убийство. Чтобы скрыть убийство и найти якобы законное для него основание, он мог ждать много лет. Знаете, что он сделал, едва стал Генрихом VII?

— Нет.

— Казнил несколько человек, которые сражались на стороне Ричарда, обвинив их в предательстве. И знаете, как ему удалось обвинить их на законном основании? Он объявил первым днем своего царствования день, предшествовавший Босуортскому сражению. — Многозначительно замолчав, Брент взял сигарету, предложенную ему Грантом, но долго не выдержал. — И знаете, с рук ему это не сошло. Англичане, благослови их Бог, поставили его на место.

— То есть?

— С очаровательной английской вежливостью они представили ему парламентский акт, согласно которому верный слуга короля не может быть обвинен в измене, приговорен к штрафу или тюремному заключению, и заставили его поставить свою подпись. Ох уж эта убийственная английская вежливость. Они не кричали на улицах, не кидали камни из-за того, что им не понравилось такое мошенничество. Нет, они заставили его проглотить этот составленный разумно и дальновидно парламентский акт, да еще изобразить удовольствие. Держу пари, Генриху было несладко. Увы, мне пора. Ужасно рад, что вы уже сидите. Значит, скоро в Гринвич? А что там, в Гринвиче?

— Прекрасная архитектура и грязная река.

— И все?

— Еще несколько хороших пабов.

— Плывем в Гринвич!

Когда Каррадин ушел, Грант лег и, куря сигарету за сигаретой, долго размышлял о судьбе наследников из семьи Йорков, благоденствовавших при Ричарде III и ушедших из жизни при Генрихе VII.

Некоторые из них, вероятно, на это напросились. Вряд ли записи Каррадина отражают всю картину тогдашней жизни. В них немало наивных суждений, еще больше прямолинейных: белое — это белое, черное — черное. Однако в одном он прав. Все, кто мог стоять между Тюдорами и короной, все были вырезаны под корень.

Без особого энтузиазма Грант взял в руки книгу, которую ему оставил Каррадин. «История жизни и царствования Ричарда III» некоего Джеймса Гарднера. Каррадин уверял, что Гарднера стоило почитать. Доктор Гарднер, по выражению Каррадина, — это «нечто».

Грант не ждал от труда доктора Гарднера ничего особенного, но уж лучше читать о Ричарде, чем всякую чепуху, и он принялся листать страницы. Постепенно Грант понял, что имел в виду Брент, сказав про «нечто». Безусловно, доктор Гарднер верил в то, что Ричард был убийцей, но, будучи человеком честным и образованным, ' и, если судить по приводимым им объективным фактам, он не занимался манипуляциями. Спектакль, который разыгрывал доктор Гарднер, пытаясь увязать факты с общепринятой версией, был, наверно, самым занимательным во всей той словесной эквилибристике, свидетелем которой стал Грант.

Доктор Гарднер недвусмысленно признавал за Ричардом великую мудрость, благородство, храбрость, талант, обаяние, популярность и доверие, которое он пробуждал даже в повергнутых противниках, и в то же время с той же интонацией он повторял сказку о том, как Ричард оклеветал мать и убил племянников. Сначала уважаемый доктор Гарднер писал: «Традиционно считается…», а потом пересказывал очередную ужасную историю и подписывался под ней. В характере Ричарда, как признавал автор, не было ничего, заслуживающего презрения или жалости, но тем не менее он был убийцей невинных младенцев. Даже враги верили в его справедливый суд, а он убил собственных племянников. Он был замечательно честен, но ради достижения желанной цели пошел на убийство.

Ну и акробат доктор Гарднер — прямо-таки человек-змея! Гранту больше, чем когда-либо, захотелось узнать, какой частью мозга думают ученые-историки. Определенно не той, что простые смертные. Нигде, ни в художественной литературе, ни в специальных изданиях, ни в жизни Гранту не попадались персонажи, хотя бы отдаленно напоминающие Ричарда, изображенного доктором Гарднером, или Елизавету Вудвилл в описании Олифанта.